Чехословакия 1968 – 1971: Воспоминания участника событий через 50 лет. Часть 2

Мукачево – Чоп – Ужгород

«Я буду ждать тебя возле пальмы трех дорог».
Из песни в исполнении Аиды Ведищевой.

Итак, по прихоти судьбы я попал в категорию «опытных водителей», которыми предстояло пополнить только создававшуюся на территории ЧССР Центральную группу войск, чтобы снизить аварийность наших военных водителей.

Настроение было скверное, погода дождливая, а на дворе – середина ноября 1968 года. Я получил на руки приписное свидетельство, суточный сухой паек, собрал все свои личные вещи и уже навсегда распростился со своим Краснознамённым 12-м мотострелковым полком и городом Гвардейском. По иронии судьбы в этом городе в приближавшуюся субботу у Дома офицеров я назначил свидание симпатичной девушке Ирине, с которой познакомился в увольнении в предыдущую субботу. Она, наверное, будет меня ждать и не дождется, и не узнает истинной причины моей необязательности и, возможно, подумает обо мне плохо. Но мы уже никогда не встретимся, чтобы объясниться.

12 «санитарных» УАЗиков со всего Калининградского военного округа съехались в город Черняховск. Там мы загнали свои машины на железнодорожные платформы, закрепили их надлежащим образом и уже под монотонный стук колёс стали отсчитывать дни и километры. А отсчитывать было чего. Наш маршрут пролегал через территорию Литвы, Белоруссии, Украины. Через трое суток наш эшелон прибыл на железнодорожную станцию Мукачево, что находится в Западной Украине. Слева от Мукачево в сорока километрах расположился приграничный поселок и пограничная застава Чоп. Слева Чоп граничит с Венгрией, справа – со Словакией (тогда с Чехословакией). Справа от Мукачево также в сорока километрах находится город Ужгород, граничащий со Словакией. В этом «треугольнике» (Мукачево – Чоп – Ужгород) мне предстояло провести более двух месяцев, мотаясь от одного города к другому. Но об этом я узнал позже.

Сгрузив УАЗики с платформы, мы, по указанию сопровождавшего нас старшего лейтенанта, перегнали их в открытое поле, расположенное в двух-трех километрах от Мукачево. В поле уже стояли ряды новых военных машин: ЗИЛ-157, ЗИЛ-131, ЗИЛ-130, УРАЛ-375. Рядом расположились три 157-х ЗИЛа с будками и с десятком солдат во главе с сержантом. Как оказалось, это была ремонтная бригада, которая сгружала с железнодорожных платформ прибывающую на станцию технику, перегоняла её в поле, а потом передавала прибывшим за ней из ЧССР нашим военным. При обнаружении в машинах поломок, бригада их тут же устраняла.

Вновь прибывшие водители УАЗов, по команде старшего лейтенанта построились перед колонной своих машин. Перед нами выступил майор Данилко – высокий крупный человек с брежневскими густыми чёрными бровями. Он нас поздравил с успешным прибытием, а потом довёл до нашего сведения, что с этого часа все мы поступаем в его распоряжение, что именно ему поручено возглавить нашу колонну УАЗов при движении в места нашей дислокации в ЧССР. Но, в виду сложившихся обстоятельств, мы вынуждены задержаться на какое-то время для оказания помощи в разгрузке машин уже находящейся здесь бригаде ремонтников.

Нам выдали палатку, которую мы поставили тут же в открытом поле, застелив пол привезенным на грузовике сеном. Матрасами, подушками и одеялами нам служили лишь наши личные вещи: плащ-палатки, шинели, бушлаты, рюкзаки. Раз в неделю нас возили в баню в Мукачево. Нас поставили на довольствие в какую-то ближайшую военную часть. Завтраки, обеды и ужин нам привозили прямо в поле в термосах.

Более скверного питания, чем здесь, я не употреблял за всю мою службу. Во-первых, доставляемая еда, как правило, была едва теплой. Во-вторых, складывалось впечатление, что нам целенаправленно скармливали какие-то залежавшиеся продукты, преимущественно перекисшую квашеную капусту и консервированный картофель. В-третьих, порции были с явным недовесом, и в них почти не было мяса, а порционная рыба, как правило, была отвратительной на вкус и вид. А щи, которые нам привозили почти каждый день, из-за перекисшей капусты были отвратительно кислыми, и их необходимо было заедать хлебом, для нейтрализации специфического вкуса.

В фильме «В бой идут одни старики» есть фрагмент, в котором один из героев жалуется на скудный и однообразный рацион питания: «Утром – квашеная капуста жаренная. В обед – щи из квашеной капусты. Вечером - квашеная капуста варёная». Когда я пересматриваю этот гениальный фильм и дохожу до этого сюжета, невольно вспоминаю рацион нашего солдатского питания в полевых условиях рядом с городком Мукачево. А вед был конец года – время окончания сбора урожая и свежих продуктов прямо с полей. В «родном» мотострелковом полку в городе Гвардейске в солдатский рацион тоже периодически вводили квашеную капусту и консервированный картофель. Но, во-первых, эти продукты были отменного качества, во-вторых, их нам давали, как правило, по весне и в начале лета, когда запасы свежих продуктов были на исходе. Здесь же творилось настоящее преступление, и тюрьма явно плакала по начальнику питания войсковой части, в которой мы были поставлены на временное довольствие.

Наша основная задача по разгрузке машин сводилась к следующему. Как только на станцию приходил очередной эшелон с военной техникой, мы выезжали туда на машинах. Ломами и мощными ножницами убирали проволочное крепление, кувалдами сбивали из-под колёс деревянные колодки и сгоняли машины с платформ. Потом мы их перегоняли на стоянку в поле, формируя колонны по типу машин. Со стоянки на станцию нас подвозил специально курсировавший УАЗик. Мы так наловчились, что для разгрузки целого эшелона нам требовалось полтора-два часа. Перегонка требовала гораздо большего времени. Проблема осложнялась тем, что машины приходили без воды в системе охлаждения, чтобы их не разморозить в пути. Ведь на дворе стоял ноябрь-декабрь. Поэтому нам приходилось в каждую сгружаемую машину заливать воду, а пригнав её на стоянку – сливать.

Один ЗИЛ-131 мы всё-таки разморозили. Кто-то, видимо в спешке забыл слить с мотора воду, либо слил её не до конца. Поломка обнаружилась во время передачи машины, когда в неё заливали воду. Ремонтникам пришлось в полевых зимних условиях вынимать мощный мотор, разбирать его до винтика, менять моторный блок и ставить вновь собранный мотор назад. Это был для нас горький урок. Нам, естественно, досталось и от командира. Ну, а ремонтники показали своё мастерство и способность в полевых условиях восстанавливать сложную боевую технику.

 

Майор Данилко

«Он был защитником стране,
- отцом солдату».
О полководце Кутузове.

На второй же день по прибытии в Мукачево, меня подозвал к себе наш новый командир майор Данилко и сказал, что отныне я являюсь его личным водителем, поэтому мой УАЗ должен быть всегда готовым к поездке. Я ответил «Есть!» и пошел готовить машину. И уже во второй половине дня мы с майором поехали сначала на железнодорожную станцию «Мукачево», а потом в Ужгород.

Оказалось, что в Ужгороде в трехкомнатной квартире проживает семья майора – жена и двое детей. Данилко был не только образцовый служака, но и отменный семьянин. Оставив машину во дворе многоквартирного дома, по приглашению майора, я оказался в его уютной квартире. Он познакомил меня с женой и детьми и пригласил на совместный ужин. После ужина мы смотрели телевизор, а потом мне была предоставлена в отдельной комнате кровать для ночлега. Отвыкший за полтора года службы от семейного уюта, я был смущен происходящим и чувствовал себя весьма неловко.

Отныне мой трудовой график стал более напряженным. Чуть ли не каждый день мы мотались то в Чоп, то в Мукачево, то в Ужгород. При этом ко времени прибытия очередного эшелона с военной техникой мы с майором всегда были на станции и я, наряду со всеми, участвовал в разгрузке машин с платформы и их перегону в поле. Ночевал я, в зависимости от обстоятельств, то в палатке, то у майора.

Примерно через месяц такого напряженного графика мой УАЗик стал дымить и «постреливать» в глушитель, а у мотора пропала тяга. Я без труда определил причину – прогорели клапана. Дело в том, что заправлял я машину бензином, слитым из баков ЗИЛов и УРАЛов, стоявших в поле. Этим машинам был положен бензин с более высоким октановым числом Аи-76 или Аи-80. А моему УАЗику нужен был Аи-66 или Аи-72. Я знал, что рискую, но другого выхода в сложившейся ситуации не было. Короче, клапана не выдержали и прогорели. Мой УАЗик пришлось поставить на стоянку, в ожидании запчастей, а майор вынужден был пересесть на другой УАЗ.

Дня через два-три ремонтники достали мне новые клапана и нужные для переборки мотора прокладки, и я приступил к ремонту. Стоял промозглый бесснежный декабрь – не самое подходящее время для ремонта на свежем воздухе. Руки быстро коченели от соприкосновения с холодным металлом. Но, видимо, помогли приобретенные ещё с детских и подростковых лет навыки ремонта различной мото и автотехники. Уже к вечеру машина была готова к работе, хотя я и не рассчитывал на то, что мой УАЗ и я кому-то вскоре понадобимся. Но тут произошло нечто для меня неожиданное.

 

Капитан Гусаров

«Кавалергарда век не долг,
и потому так сладок он».
Из песни на стихи Б. Окуджавы.

Ещё за пару дней до того, как я отремонтировал свой УАЗ, на нашей стоянке появился капитан Гусаров (фамилия изменена), который прибыл к нам в качестве заместителя майора Данилко. Это был человек среднего роста стройный, сухощавый с холёным аристократическим лицом и тёмно- русыми гусарскими усами. Короче, это был писаный красавец-офицер из кинофильма «Гусарская баллада». Он явно ожидал, когда я отремонтирую свой УАЗ, не выбирая сразу по прибытию другую машину. С чем это было связано, я не знаю. Возможно, меня порекомендовал капитану майор Данилко. Капитан подошел ко мне и простецки, как у старого знакомого спросил: «Ну, как, тачка готова?». Я по форме ответил: «Так точно, товарищ капитан, – готова!».

С этого дня у меня начался новый период моей службы, полный неожиданных событий и приключений, по которым можно снимать «Гусарскую балладу – 2». Дело в том, что капитан оказался отменным бабником и любителем шумных компаний. А его любимой поговоркой было: «При необходимости, я в любую задницу без мыла влезу». Уже на следующий день во второй половине дня мы поехали в Мукачево в большой сельский дом, в котором капитан снимал себе комнату. Он договорился с хозяином-мадьяром о том, что тот выделит ещё одну комнату с кроватью и постелью для меня. И тут же предложил отметить нашу сделку. Хозяин был не против. Для компании он позвал своего соседа, и вскоре мы вчетвером сидели за столом, на котором было в изобилии еды и домашнего вина. Когда хозяин подвинул мне на треть неполный двухсотграммовый стакан вина, я вопросительно посмотрел на капитана и тут же получил ответ: «Сегодня мы никуда не едим, поэтому пей, сколько осилишь».

Когда застолье было в самом разгаре, хозяин пригласил нас на «экскурсию» в свой винный погреб, и мы через люк в полу по лестнице спустились вниз. Помещение подвала оказалось неожиданно просторным, примерно 6 на 10 метров. По центру своды подвала подпирали каменные столбы. Слева и справа от центрального прохода на основательных деревянных подставках покоились дубовые бочки с вином. Их было не менее десяти, от двухсот до пятисот и более литров каждая. Хозяин подходил к каждой из бочек и рассказывал: какого сорта вино и из урожая какого года сделанное хранится в этой бочке. Потом он открывал верхнюю пробку, засовывал туда конец резинового светло-коричневого медицинского шланга и, ртом засосав вино в шланг, наливал его прямо через шланг нам в заранее выданные стаканы граммов по 50–70 для дегустации.

Так мы продегустировали почти все бочки. В конце «экскурсии» хозяин подвел нас к самой маленькой – литров на 150 – бочке и сказал, что в ней хранится вино, выдавленное в год рождения сына, а откроют бочку только тогда, когда сын будет жениться. На этом «экскурсия» закончилась, и мы поднялись наверх продолжать застолье.

В последующие дни мы мотались с капитаном то в Чоп, то в Ужгород, выполняя служебные задачи «текущего момента» и продолжая участвовать в разгрузке машин. Но большую часть «свободного» от непосредственной службы времени, которого было достаточно, капитан использовал меня и мой УАЗ для удовлетворения своей похоти. В Чопе капитан отыскал своего «старого» сослуживца, а через него познакомился с другими местными офицерами – «рыцарями» застолья и стакана. И мне нередко приходилось поджидать своего «командира», стоя у какого-то кабака, или везти в салоне компанию офицеров, орущих на всю «ивановскую» «Запрягай-ка дядя лошадь серую косматую… Я – парабела, я – чипурела, гоп – барон цыганский я…» и прочую чушь.

Пьянки чередовались с женщинами, которых капитан находил и в Чопе и в Мукачево. Нередко местом свидания становился салон моего УАЗика. На это время капитан давал мне денег, и я шел либо в кино, либо в столовую. Был случай, когда я на пару суток отвозил капитана с очередной подругой в санаторий, который находился примерно в километрах десяти за Ужгородом. Сложность заключалась в том, что назад через Ужгород в Мукачево, а потом через двое суток, опять в санаторий за капитаном и его пассией мне надо было ехать без сопровождающего командира. При этом я сам был без документов, а машина без номеров.

Номера с наших УАЗов сняли ещё в части, а наши военные билеты и водительские права хранились в сейфе у командира. Когда мою машину останавливала ВАИ (военная автоинспекция), то старший (Данилко или Гусаров) выходил и объяснял, что мы командированы из ЧССР для получения военного транспорта. Местные военные к тем военным, которые были связаны с ЧССР, относились весьма почтительно, поэтому проблем не возникало. Здесь же мне пришлось одному дважды проезжать Ужгород, в котором было не менее двух стационарных постов ВАИ. Я знал места их расположения и к моменту проезда мимо поста, пристраивался впритык за какой-нибудь габаритной машиной и проскакивал.

Но в комендатуре Ужгорода мне побывать всё же пришлось. Однажды капитан оставил меня в машине в одном из переулков Ужгорода, а сам пошел, как он сказал, «на встречу с товарищем». Я сидел и дремал, когда уже в темноте ко мне подошел офицер в сопровождении двух солдат. Так я оказался в комендатуре. Из документов при мне был только комсомольский билет, который я получил только пару месяцев назад, можно сказать «в боевых условиях» (об этом я писал в первой части).

Комсомольский билет изъяли для записи в книге дежурств и до выяснения причины моего пребывания в Ужгороде. Меня же посадили в «обезьянник», где я тут же заснул. Разбудил меня капитан Гусаров уже далеко за полночь. Он, очевидно, уже уладил все наши дела, и нас отпустили «с богом». После крепкого сна на деревянной лавке «обезьянника» и внезапного пробуждения я плохо соображал, поэтому про свой комсомольский билет вспомнил только тогда, когда мы подъезжали к Мукачево. Капитан заверил меня, что билет мы заберем в следующую нашу поездку в Ужгород, и я успокоился. Но следующей поездки не случилось, и я также внезапно и не по своей воле как стал комсомольцем, точно также внезапно и не по своей воле перестал им быть.

Не могу не упомянуть ещё один забавный случай, связанный с любовными похождениями капитана Гусарова. Однажды мы ехали из Мукачево в Ужгород, прихватив с собой молодую женщину. При этом капитан посадил её со своей стороны на капот мотора, чего делать было не положено. Я об этом напомнил капитану, но он сказал, что в случае чего – всё уладит. И вдруг навстречу нам попадается УАЗ с майором Данилко. Он, видимо, уже издали заметил нас и дал команду своему водителю, чтобы тот светом «попросил» нас остановиться. Выйдя из машины, майор, конечно же, увидел сидящую у меня в кабине на капоте женщину и сразу изменился в лице. Отозвав капитана в сторонку, майор поговорил с ним на повышенных тонах. Потом подошел ко мне. Я вышел из машины и стал по стойке «смирно».

– Водитель Козырев, почему Вы нарушаете правила перевозки пассажиров?

Я пожал плечами, не зная, что ответить. Но, в тот же миг на выручку мне пришел капитан:

– Водитель тут не причем. Это я ему дал команду, посадить женщину.

Майор понял, что капитан не даст меня в обиду, и, видимо, чтобы не раздувать «командирские» разборки при посторонних – ретировался. Многозначительно посмотрев на меня, майор сказал: «Я с тобой потом поговорю», – и пошел к своей машине. Но как только УАЗ с майором отъехал, мы продолжили своё движение в том же составе и на тех же посадочных местах.

На мой взгляд, в образе майора Данилко (фамилия реальная) и в образе капитана Гусарова (фамилия вымышленная) сошлись два ярких представителя русского (советского) офицерства. Первый был основательным, благоразумным, порядочным, надежным служакой, который настойчиво и неуклонно идет по служебной лестнице вверх, стараясь избегать опрометчивых поступков. И от своих подчиненных майор требовал неукоснительного исполнения служебных обязанностей, при этом учитывая обстоятельства, затрудняющие исполнение этих обязанностей или приказов.

Такой командир как майора Данилко, наверное, и в бою будет строго «руководствоваться» буквой закона и приказом выше стоящего командования. Одним словом – предсказуемо надежная стена и для семьи, и для отечества.

Антипод майора Данилко – капитан Гусаров был яркий, творчески неоднозначный, непредсказуемый в своих поступках и желаниях человек, которому было тесно в рамках армейской правовой системы, особенно в мирных условиях. О таких людях, порой, говорят – «свободный художник». И в то же время это был смелый, находчивый командир, умеющий постоять за себя и «за други своя», в чём я неоднократно убеждался в период общения с капитаном.

Думаю, во время боя такой тип командира, вопреки полученному приказу и здравому смыслу, может в критические минуты поднять свое подразделение против превосходящих сил противника и вырвать неожиданную победу, рискуя собой и другими. А в «задушевных» беседах со мной капитан Гусаров проявлял житейскую рассудительность и незаурядный ум. Поэтому, несмотря на все похождения капитана, к нему я относился с уважением и видел в нём потенциального Дениса Давыдова.

 

Новый год в поле

По стакану, мой друг, по стакану,
От всего ухожу я в нирвану,
Надоела мне жизнь сволочная,
Ждет с тобой нас попойка хмельная.

Приближался Новый 1969-й год. Капитан Гусаров дня за три до Нового года уехал отмечать его в другой город к своей жене, которую, как он мне неоднократно говорил, очень любил, оправдывая при этом свои любовные похождения физиологической потребностью. Майор Данилко тоже дня за два до Нового года перестал появляться в нашем лагере. Поэтому мы без помех стали готовиться к встрече Нового года.

Главным источником дополнительных денежных средств для нас служили деревянные колодки, которыми крепились колёса пребывающих к нам машин. Колодка представляла собой полуметровый деревянный брус со скошенным концом, толщиной 10 на 10 или 10 на 15 см. Вначале мы не увидели в них своей выгоды и их чуть ли не из наших рук выхватывали шустрые цыгане. Но потом мы поняли, что колодки необходимы нам самим, во-первых, для костра, а во-вторых, их можно продать. И мы стали каждую сбитую из-под колеса колодку забрасывать в кузов сгружаемого с платформы автомобиля. Цыгане ещё какое-то время пытались стащить колодку-другую из уже согнанных с платформы автомобилей, но мы стали решительно пресекать эти действия, и вскоре они вынуждены были отказаться от этих попыток и довольствоваться другими эшелонами.

Несколько слов про цыган. Их табор стоял на одной из окраин Мукачево и представлял жалкое зрелище. Это были временные мазанки и деревянные постройки размером от 2 на 3 метра и более, с плоскими крышами. Рядом – ни источника воды, ни электроэнергии. Лишь дымящиеся буржуйки. Трудно было представить, как люди могут жить в таких условиях.

Однажды на окраине Мукачево я наблюдал такую картину: по дороге шел невысокий коренастый цыган с буйной копной тёмно-серых волос на голове – вылитый Будулай – и играл на гармошке. А метрах в 15-ти за ним шла его жена: с огромным тюком за спиной, с двумя чуть меньшего размера тюками в руках, с грудным ребенком в платке, прикреплённым спереди ниже её груди. С двух сторон за тюки держались дети-погодки примерно двух-трех лет от роду, а ещё двое ребят чуть постарше шли сзади цыганки. Как говорится: «и смех и грех», но такое забыть невозможно.

Бригада ремонтников и водители УАЗов раздельно готовились к встрече Нового года. Мы загрузили в ЗИЛ-131 более половины кузова деревянных колодок. Также загрузили колодками один УАЗик и поехали в Мукачево. В этом населённом пункте в добротных каменных и кирпичных, преимущественно двухэтажных домах с винными подвалами проживали, в основном, мадьяры (венгры). Жили мадьяры весьма зажиточно, и я невольно сравнивал местные дома со сравнительно жалкими деревенскими домиками в колхозе «Заветы Ильича», Золотухинского района Курской области, где год назад мне довелось участвовать в уборке урожая. Мы обменяли привезенные дрова на десятилитровую канистру вина, шматок солёного сала и ещё на какие-то продукты и напитки.

В палатке у нас стояли аккумуляторы от машин, к которым были подключены лампочки, поэтому было достаточно светло. Сначала мы, как положено, проводили «старый» год, потом встретили Новый, и вышли наружу к костру, продолжая торжество. В это время, как по заказу, пошел первый в эту зиму снег, покрывая серую, опостылевшую невзрачность белым пухом и превращая наш неуютный новогодний праздник у костра в настоящую зимнюю сказку.

Проснулся я от того, что почувствовал приступ тошноты. Отбежав от палатки на несколько метров, я начал вырыгивать из себя всё то, что вчера пил и ел. Когда я полностью избавился от взбунтовавшейся в моем животе адской смеси и огляделся, то в предрассветных сумерках увидел, что вокруг нашей палатки примерно в радиусе десяти метров сквозь тонкий слой снега проступают многочисленные грязно-коричневые пятна блевотины. Позже выяснилось, что подобная картина «проявилась» сквозь снежный покров и вокруг стоянки ремонтников, которые как и мы обменивали у мадьяров колодки на вино.

Конечно же, всё это массовое «тошнилово» можно списать на изобилие выпивки и неумение молодых солдат пить в принципе. Можно также говорить о «слабой» закуси и походных условиях. Наверное, все эти причины, в той или иной мере, повлияли на наши желудки. Но выяснилась и ещё одна – возможно, основная причина. Это – качество выпитого нами вина.

Как выяснилось позже, в ходе расспросов знающих людей, местные мадьяры делают отменное вино для личного употребления и для угощения своих желанных гостей. Такое вино не вызывает никаких рецидивов, в чем я убедился, когда нас с капитаном угощал хозяин дома, в котором капитан снимал жильё. Ведь тогда мы выпили весьма прилично.

А вот для продажи мадьяры используют не вполне качественный напиток. Но чтобы придать ему крепость и нужные вкусовые свойства, они добавляют в это пойло спирт, сахар и настаивают его на курином помёте или гашеной извести. Может это не так или не совсем так, но я пишу о том, что нам тогда удалось выяснить. Поэтому – бойтесь мадьяров, вино продающих!

 

И снова ЧССР и майор Данилко

«Мы выбираем, нас выбирают, …»
Из песни на стихи М. Танича.

Примерно через неделю-полторы после встречи Нового года, майор Данилко приказал построиться всем водителям УАЗов и объявил, что завтра с утра мы выезжаем в ЧССР к местам нашей постоянной дислокации. Поэтому необходимо заправить и подготовить машины к длительному марш-броску. Капитан Гусаров оставался в Мукачево старшим по выгрузке машин.

Не знаю, какими соображениями руководствовался майор, но, приехав утром из Ужгорода, он пересел с УАЗа, на котором ездил последние дни, на мой УАЗ, и мы возглавили колонну. Дальнейшие поступки майора в отношении меня, до сих пор остаются для меня загадкой: были ли эти поступки продиктованы сугубо личными или служебными интересами, или он являлся «слепым» проводником неведомой для простых смертных предопределенности судьбы? А может быть, все эти факторы, в той или иной мере имели место? Но его выбор в значительной мере определил мою дальнейшую судьбу.

Границу мы пересекли в районе Ужгорода и, проехав вдоль всю Словакию и почти всю Чехию, через сутки и полдня преодолев примерно 600 километров, прибыли в Миловици – чешское поселение, расположенное примерно в сорока километрах от Праги. Миловицами также назывался расположенный рядом крупный военный городок, в котором с недавних пор находился генеральный штаб ЦГВ (Центральной группы войск) и несколько воинских частей. Сначала мы заехали в одну из воинских частей и оставили там одиннадцать из двенадцати пригнанных УАЗов вместе с их водителями. В дальнейшем их распределили по воинским подразделениям. Потом мы с майором поехали в ВАИ ЦГВ (военную автоинспекцию Центральной группы войск), куда, как оказалось, майор Данилко был назначен командиром.

Подъехав к ВАИ, майор распорядился, чтобы я в сопровождении Ваишного ГАЗ-69 и лейтенанта Пеньковского отогнал свой УАЗ на ту стоянку, на которой мы оставили остальные УАЗы, а сам на ГАЗике вернулся назад в ВАИ. Только тогда я понял, что майор выбрал меня из двенадцати водителей УАЗов для службы в автоинспекции. Меня поставили на довольствие в находящийся невдалеке от ВАИ ремонтный батальон. Таким образом, в середине января 1969-го года я стал водителем ВАИ Центральной группы войск, дислоцированной в ЧССР.

Но примерно через месяц выяснилось, что майор Данилко не собирался долго командовать ВАИ, а ждал на этой должности нового назначения. Вскоре его назначили на должность командира отдельного батальона, который был расположен недалеко от словацкого города Зволен. Вместе с должностью майор получил новенький персональный ГАЗ-69, который необходимо было перегнать из Миловиц в Зволен. Майор вызвал меня и приказал, чтобы я готовил новенький ГАЗик к перегону. Одновременно он выдал мне письменное распоряжение, по которому я снялся с довольствия и получил на двое суток сухой паёк. И уже на следующее утро мы отсчитывали километры, только в обратном направлении, той же дороги, по которой месяц назад приехали сюда. Сравнительно небольшой городок Зволен находится в центре Словакии.

Я ехал в Зволен со смешанными чувствами. Данилко определенно не сказал, о моём дальнейшем месте службы. Вроде как я должен был вернуться в Миловицы, но меня смущало то, что майор дал распоряжение о снятии меня с довольствия и полной экипировке. Поэтому были опасения, что он может оставить меня у себя водителем ГАЗ-69, который я перегонял. А я этого не очень хотел, так как служба в ВАИ для меня была более интересной и престижной. Хотя к майору Данилко я относился вполне уважительно. Но сразу же, по прибытии в Зволен, мои сомнения развеялись. Майор поблагодарил меня «за службу» и сообщил, что я должен вернуться в Миловицы.

Транспорт до самых Миловиц найти было сложно, поэтому я с колонной УРАЛов сначала добрался до города Оломоуц, который находится в Восточной Чехии. Близь этого города располагалась основная складская база наших войск. До этих складов меня и довезли. Следующей оказии пришлось ждать ещё четыре дня, которые я коротал вместе с солдатами, обслуживавшими военные склады. И вот здесь я понял, для чего Данилко распорядился снять меня с довольствия в Миловицах и иметь при себе продовольственную карту – чтобы встать на временное пищевое довольствие во время моего скитания. А шинель, бушлат и плащ-палатка, это и одежда, и постель в походных условиях.

Что же касается майора Данилко, то судьба подарила мне еще одну мимолётную встречу с этим сдержанным, но цельным и целеустремленным человеком. Дело было примерно в ноябре 1969-го. Я тогда уже гражданским водителем работал в Главном управлении военной торговли ЦГВ. Однажды выходя из здания, в котором находилось наше Управление, я лицом к лицу встретился с Данилко, который уже в звании подполковника в сопровождении такого же высокого и солидного, как он сам, подполковника входил в здание. Я, по военному, приветствовал его: «Здравия желаю товарищ подполковник!». Он сдержанно, как обычно, улыбнулся и стал расспрашивать меня о том, как и в каком статусе я здесь нахожусь. Получив мой ответ, он пожелал мне всего доброго, и мы расстались уже навсегда.

 

Служба в ВАИ

«Солдат спит, а служба идёт».
Армейская поговорка.

Военная автоинспекция ЦГВ располагалась в отдельном одноэтажном здании рядом со столовой, которая обслуживала служащих Генерального штаба ЦГВ. По вечерам в субботу и в воскресенье столовая превращалась в ресторан с музыкой и танцами. Сразу за столовой, за высоким (примерно трехметровым) металлическим забором из толстых прутьев с заостренными наконечниками, располагался комплекс зданий Генерального штаба ЦГВ.

Личный состав ВАИ состоял из трех офицеров (майор, капитан, лейтенант) и шести водителей, в распоряжении которых находились три автомобиля ГАЗ-69 и один УАЗ-450. Наша служба состояла из патрулирования военного городка и проверки автомобилей на предмет их технического состояния и наличия соответствующей документации, а также из выездов на дорожно-транспортные происшествия.

В этой связи вспоминается один из офицеров ВАИ – капитан Катунин. Это был небольшого роста (максимум 155 см.), можно сказать, миниатюрный мужчина с высоким голоском. В самом облике капитана было что-то комичное, не серьёзное. Он ходил почти всегда с красной повязкой на левой руке, на которой белой краской значилось «ВАИ», а его любимым местом службы было дежурство на центральной дороге при выезде из ВАИ. И, очевидно, с целью самоутверждения, останавливая машины, он нарочито громко и сердито отчитывал водителя и сопровождающего, порой без существенных на то оснований. А его любимая фраза была: «не сокрушайся». Этим словом он обозначал широкий набор чувств и состояний людей, например таких как «не волнуйся», «не переживай», «не возмущайся», «не сердись», «не жалей» и т.д. Значение и смысл этого универсального слова легко угадывались по тональности его произношения.

Катунин «выдавал» и другие перлы, причём делал это не специально, а естественно, как жил. А один из водителей – Василий Воронцов, знавший Катунина ещё по службе в Союзе, рассказывал нам прошлые забавные истории из жизни нашего героя. Поэтому для нас капитан был, как говорят, – ходячий анекдот. И мы – водители и не только, нередко его цитировали, изображали и смеялись. И если бы собрать и записать все нелепые и смешные истории и высказывания, главным актором которых был наш герой, то можно было бы написать забавную книгу типа: «Похождения бравого капитана Катунина».

С годами мне пришло осознание некой трагичности положения капитана в нашей повседневности. А его напускная грубость и, порой, предвзятость стали восприниматься как защитный вызов «маленького человека» большому и не всегда доброжелательному миру. И невольно возникла аналогия с образом «маленького человека», созданного гениальным Чарли Чаплином в его трагикомических фильмах.

В середине лета 1969-го Катунин получил долгожданного майора и перешел служить в другое подразделение, к великому нашему сожалению. А его должность занял степенный и рассудительный капитан Газета (его фамилия).

Нашими ВАИшными автомобилями также пользовались высшие офицеры из штаба Автотранспортной службы ЦГВ. В ожидании выезда, водители коротали время в довольно просторной «учебной комнате», стены которой были завешены стендами с правилами дорожного движения и другими наглядными пособиями по ПДД. В комнате имелись столы, стулья и пара кушеток, на которых нам во время дежурства в ночное время можно было подремать.

На вещевое и пищевое довольствие водители ВАИ были прикреплены к расположенному невдалеке от ВАИ отдельному ремонтному батальону. Но числились в рембате мы «за штатом», поэтому непосредственно его командирам не подчинялись. В казарму на отдых мы приходили, когда нас отпускали из ВАИ и уходили – когда было необходимо по службе. Поэтому назойливой команды «отбой-подъём» для нас не существовало, что нередко раздражало дежуривших по казарме сержантов. В солдатскую столовую мы – водители ВАИ – обычно ездили на УАЗ-450, а если не получалось – добирались своим ходом. Там у нас был свой отдельный стол и свой порционный расклад. Кормили в столовой вполне прилично.

Из экстренных выездов на аварии с участием наших водителей запомнились несколько с тяжелыми последствиями. Но описывать их, думаю, не стоит. Хроники происшествий хватает и в нашей повседневной жизни. А вот как я на своем ГАЗ-69 чуть не врезался в толпу генералов во главе с маршалом Гречко – расскажу.

Где-то в конце весны 1969-го в ЦГВ в очередной раз приехал министр обороны СССР, маршал Советского Союза Гречко. Я уже тёмной ночью отвез майора Трегубского в жилой квартал гарнизона и возвращался назад в ВАИ окольными путями, так как центральную дорогу, по случаю приезда высокого начальства, круглосуточно патрулировали наряды комендатуры и меня без сопровождающего могли задержать. Петляя между проулками, я повернул направо, и свет моих фар осветил группу генералов и высших офицеров, очевидно, прогуливавшихся перед сном. Они были метрах в 50-ти. Впереди группы находились маршал Гречко и командующий ЦГВ генерал-полковник Майоров.

Яркий и внезапный свет фар ослепил их, и они, остановившись, стали прикрывать глаза руками. Я мгновенно оценил ситуацию и понял, что «влип». Но, меня выручил счастливый случай и быстрая реакция. Проехав по инерции несколько метров навстречу остановившимся в растерянности «генералам», я увидел слева между густо росшими по краю дороги деревьями чуть заметный, самовольно проделанный через крутую обочину, проезд и тут же свернул в него. Через считанные минуты я уже был у ВАИ. Поставив машину на стоянку и доложив дежурному офицеру о возвращении, я без промедления отправился в казарму отдыхать.

Следующим утром я шел на службу в тревожном ожидании, но всё обошлось, по крайней мере, для меня. А в целом служба охраны важной персоны дала промашку – не предусмотрела возможности внезапного выезда случайной машины с «тыльной стороны» навстречу генералитету. Ведь окажись в подобной ситуации реальный злоумышленник, протаранить группу генералов вместе с маршалом, ему бы не составило труда.

 

Майор Трегубский

«Не стареют душой ветераны,
Ветераны второй Мировой».
Из песни на стихи Я. Белинского.

Начальником ВАИ после майора Данилко был назначен майор Трегубский. Это был особый представитель целой когорты офицеров-фронтовиков, которые стали таковыми в силу сложившихся обстоятельств. Из различных источников удалось выяснить, что Трегубский со школьной скамьи или от рабочего станка попал на фронт. Там он дослужился до старшины, а уже после войны, пройдя краткие курсы переподготовки, стал младшим лейтенантом.

Служебная карьера таких офицеров, не имеющих базового военного, а порой и среднего образования, как правило, ограничивается званием капитана или майора. Поэтому Трегубский, как фронтовик, получил звание майора лишь в честь 50-летия Великой Октябрьской социалистической революции (1967 г.). Такое повышение в звании в армейских кругах называлось «юбилейным», например, «юбилейный майор».

Визуальные данные Трегубского также заслуживают особого внимания. Он был невысокий, примерно 165 см роста, коренастый и полноватый мужчина с басистым низким голосом. Его голова расширялась сверху вниз, поэтому шеи как бы и не было. Лицо было крупное с мясистым носом, большим губастым ртом и двойным подбородком. Поэтому фамилия Трегубский вполне подходила к его облику. Разговаривал майор с подчиненными – не особо выбирая выражений, нередко используя отборный мат. Но при этом был весьма доброжелательным и незлопамятным. В этой связи мне вспоминается один мой с майором разговор.

Дело было в июле 1969 года. К этому времени я уже отслужил полных два года и формально мог претендовать на дембель. Но когда я призывался – летом 1967-го, то приказа о переходе на двухгодичный срок службы ещё не было. А летний призыв засчитывался лишь с конца года. Поэтому в начале службы я настраивал себя на 3,5 лет службы. Такой приказ появился лишь осенью того же года, и у меня появилась надежда. Я зашел в кабинет Трегубского и спросил его о моих шансах на «досрочный» дембель. Майор аргументировано мне объяснил, что в связи с нехваткой в ЦГВ (Центральной группе войск) опытных водителей, шансов у меня и таких как я водителей на дембель до конца года – никаких. Поэтому мне следует настраиваться не на скорую демобилизацию, а на усердную службу.

Я, конечно же, расстроился и майор, как бы желая меня утешить, сказал:

– Я собираюсь подготовить представление о присвоении тебе и Воронцову (водителю моего года призыва) звания сержанта. Так что, Козырев, готовь дембельский мундир. Домой поедешь сержантом.

Для тех, кто не в курсе, необходимо пояснение. В период моей службы звание младшего сержанта присваивалось солдатам, прошедшим пяти, шестимесячную учебку – специальные курсы сержантов. В особых случаях, когда не хватало специально подготовленных сержантов, такое звание присваивали наиболее «продвинутым» рядовым или ефрейторам. Но в комендантской части и в службе ВАИ существовало негласное (неформальное) правило – примерно отслужившим рядовым присваивать перед самой демобилизацией звание сержанта. Об этом и сообщил мне майор.

К такому виду поощрения я относился весьма скептически. Мне в этом виделась какая-то самодеятельность «добреньких» командиров, а присуждаемое не по делу звание – незаконным. А если разобраться с рациональной военной позиции, то кому нужен сержант, например, командир отделения, который не имеет командирских знаний и навыков? В общем – это не сержант, а бутафория. Поэтому я без энтузиазма воспринял сообщение майора о его желании присвоить мне звание сержанта. А чтобы пресечь такое «присвоение», я решил сыграть в дурачка или пошутить – как получится.

– Товарищ майор, а почему только сержанта? А нельзя ли сразу присвоить мне звание старшины?

Майор шутки не понял и принял сказанное мной за «чистую монету». Он сначала в недоумении уставился на меня, а потом его прорвало:

– Ты что – ах…л совсем!? Старшину ещё заслужить надо, а тебе и сержанта то дают не за…уй. Поэтому, не испытывай мое терпение.

Но меня уже было не остановить:

– Нет, товарищ майор, на сержанта я не согласен. Или старшину – или ничего!

Майор вскочил из-за стола. Лицо его побагровело:

– Вот х… тебе, а не старшина! – и он показал руками соответствующий жесть. – Пошёл вон, расп…дяй!

Находясь уже за дверью кабинета, я всё ещё слышал возмущённую брань майора в мой адрес. Шутка удалась, и мне было весело. Но с другой стороны, я не думал, что Трегубский так серьезно воспримет мою хамскую выходку. И позже у меня возникли сомнения: а стоило ли так шутить с уже немолодым служакой. Ведь майор свои сержантские лычки заслужил во время войны, ежеминутно рискуя жизнью.

Но с другой стороны, я видел, что в ситуации, подобной моей, произошла девальвация значимости этих воинских званий и их стали раздавать в зависимости от личной благосклонности непосредственных командиров к низшим чинам. И ветеран ВОВ Трегубский тоже участвовал в этом «театре» незаслуженных награждений. Что, очевидно, и спровоцировало мой экспромтный поступок. В общем, мне было и весело от того, что шутка удалась, и одновременно как-то неловко. И эти два чувства «конфликтуют» во мне по сей день.

Но Трегубский сердился на меня недолго. Уже на следующий день он вызвал меня к себе в кабинет и приказал быть готовым к выезду завтра в 5 часов утра, при этом по отношению ко мне он не проявлял негатива.

Ранним воскресным утром мы заехали за двумя его давнишними сослуживцами и приятелями – такими же, как майор возрастными капитанами, и поехали на рыбалку. Местом ловли оказалось небольшое лесное озеро, расположенное километрах в 12-ти от Миловиц. Трегубский предусмотрительно приготовил удочку и мне. Вернее не удочку, а леску с крючком, грузилом и поплавком. А удилище мы сделали из молодых побегов лесного орешника.

Из всех этих приготовлений, совместных ожиданий возможного улова и взаимной радости от пойманных двух десятков линьков, я сделал вывод о том, что Трегубский уже забыл о моей выходке со «старшиной» или простил мне моё «хамство». А может он, подумав, осознал, что я так пошутил. Но его отношение ко мне до последних дней моей службы в ВАИ было весьма доброжелательным. О присвоении мне звания сержанта он больше не вспоминал, и я ушел в запас в звании «рядовой», как и хотел.

 

Дембель

«Темницы рухнут и свобода
Вас примет радостно у входа».
Из стихотворения А. Пушкина.

Дембель ко мне «подкрался» откуда я его не ожидал. Прошло несколько дней после моего разговора о дембеле с Трегубским. Однажды мне пришлось по служебным делам подвозить зам. начальника Автотранспортной службы ЦГВ подполковника И.И. Хрипункова. Не помню, как и по чьей инициативе, но у нас зашел разговор о задержке с демобилизацией тех срочников, которые отслужил по два и более года. И тут Иван Иванович дал мне дельный совет, за который я ему благодарен, по сей день. Он сказал, что в ЦГВ существует негласное правило: если военнослужащий срочной службы, формально отслуживший 2 года, остается работать по гражданке в войсках, то его могут по решению Военного Совета ЦГВ «досрочно» демобилизовать. Я ответил, что такой вариант меня вполне бы устроил, вот только куда по этому поводу можно обратиться?

Подполковник Хрипунков, как будто, только и ждал моего согласия на работу в войсках по гражданке: – Я тебе в этом деле помогу. Начальнику Главного управления торговлей ЦГВ полковнику Минееву срочно требуется водитель на его персональную машину ГАЗ-21 «Волга». Советую тебе сегодня же пойти к нему на прием и решить проблему, пока он не нашел другого водителя. С Трегубским я поговорю, чтобы он тебя отпустил на собеседование.

Позже до меня дошли слухи, что полковник Минеев, будучи в приятельских отношениях с начальником Автотракторной службы ЦГВ полковником Сиитовым и его замом, просил их поспособствовать в нахождении ему водителя. Его бывшего персонального водителя, буквально накануне, за какие-то прегрешения (пьянка, драка или ещё что-то) в 24 часа выслали в СССР. Поэтому памятный мне разговор с подполковником Хрипунковым был, очевидно, не случайным.

Войдя в кабинет полковника Минеева, я по форме доложил ему о цели моего визита и о том, что в настоящее время являюсь водителем ВАИ. Полковник, явно, обрадовался моему появлению в его кабинете и особенно тому, что я из ВАИ:

– Водитель ВАИ – это хорошо. А то они нас замучили постоянными задержаниями наших машин. А тут, глядишь – свой человек из ВАИ. – Без лишних слов, Минеев выдвинул ящик письменного стола, за которым сидел и достал оттуда ключи.

– Вот ключи от машины, а желтая «Волга» стоит у столовой напротив ВАИ. Можешь приступать к своим обязанностям.

– А как же моя служба в ВАИ, ведь там за мной закреплена машина?

– Не беспокойся. С Трегубским мы договоримся.

Так случилось, что я в одночасье стал персональным водителем начальника Главного управления торговлей ЦГВ полковника Минеева, оставаясь при этом рядовым, стоящим на довольствии в рембате. В этот же день Минеев издал приказ о зачислении меня на работу, и мне стали начислять зарплату. Также он подал в Военный Совет ЦГВ необходимые документы на предмет моей «досрочной» демобилизации. Но Военный Совет собирался раз в месяц, и необходимо было ждать очередного заседания недели три.

С одной стороны я уже числился водителем в Управлении торговлей и через пару недель после зачисления на работу получил какие-то деньги в чешских кронах. А с другой – я продолжал быть рядовым срочной службы, ночевал в «своей» казарме и питался в солдатской столовой. Поэтому мое положение держалось на устных договоренностях с майором Трегубским. Но было еще и батальонное начальство, которое могло выяснить, что я работаю по найму, а не служу. Так оно и случилось.

Командиром рембата был подполковник Кильмашкин (фамилия изменена) высокий, стройный, весьма строгий с постоянным выражением неудовольствия на сухощавом лице. На мое счастье, когда я пересел с Ваишного ГАЗика на «Волгу», Кильмашкин находился в отпуске в СССР, а его замы, видимо, не заморачивались о том, почему я не служу в ВАИ. Но в начале августа Кильмашкин вернулся из отпуска и, выходя из столовой, увидел меня за рулем «Волги». Он подошел и спросил, почему я не на службе. Я ответил, что есть соответствующие устные договоренности, а со дня на день должно выйти решение Военного Совета о моей демобилизации. Но подполковник был категоричен:

– У меня нет никаких документов на Ваш счет. Поэтому немедленно возвращайтесь в батальон, там мы найдем Вам соответствующее применение!

Я был в панике. От Кильмашкина можно было ожидать и губу (гауптвахту), и бесконечные наряди, и другие «пакости». Как нарочно, мой непосредственный начальник полковник Минеев пару дней назад уехал в отпуск в Советский Союз, а за него остался замполит полковник Шеверов. Мне он казался не очень решительным человеком, и я жалел, что нет Минеева. Но за внешней «мягкотелостью» Шеверова скрывалась достаточно твёрдая натура. Выслушав мой панический доклад о том, что мне приказано возвращаться в рембат, он успокоил меня тем, что накануне состоялся Военный Совет и, очевидно, на нем решился и мой вопрос.

– Иди к машине и жди меня. Я пойду в штаб и выясню состояние дел.

Находясь у машины, я не находил себе места. Бесконечно долго тянулось время. А в моем воображении порой возникали картины того, как комендантская «группа захвата» во главе с офицером с красной повязкой на руке увозит меня на гауптвахту. А рядом маячит фигура подполковника Кильмашкина, в чём-то схожая с образом Кощея Бессмертного, грозящего мне костлявой рукой.

Но, наконец, появился полковник Шеверов с какой-то бумажкой в руках. Он несуетливо сел в машину и скорее попросил, чем приказал:

– Давай, в штаб рембата. Я получил выписку из приказа о твоем увольнении.

У меня сердце выпрыгивало из груди. Я ели сдерживал свое волнение. Хотелось что-то сказать, что-то уточнить, но я не находил слов, а может, боялся спугнуть удачу. У многих архаичных племен существует поверье о том, что о радостном событии до поры нельзя говорить слишком громко, чтобы злые духи не услышали и не смогли чем-то навредить. Очевидно, в каждом из нас в определенных ситуациях проявляется осторожность или мудрость наших далёких предков.

Когда мы остановились у штаба рембата, Шеверов попросил мой военный билет и пошел в штаб. На мое предложение пойти с ним, он ответил, что разберется и без меня. Минут через двадцать он вышел и, возвращая мне военный билет с только что вклеенной в него вкладкой о моем увольнении в запас, с ноткой торжественности сказал:

– Поздравляю! С сегодняшнего дня ты – гражданский человек.

Внутри у меня все «пело и плясало». Я с трудом дождался конца рабочего дня. Поставив машину в гараж, я тут же переоделся в гражданский костюм, который купил сразу же, как получил свою первую зарплату. Он лежал у меня в багажнике автомобиля вместе с рубашкой и туфлями, аккуратно сложенный и завернутый в целлофановый пакет.

Переодевшись, я не спеша пошел через весь военный городок в Дом офицеров, наслаждаясь тем, что мне не надо прятаться от военного патруля и «отдавать честь» каждому встречному командиру. В Доме офицеров я пил пиво в баре и бесцельно шатался среди военных и редких гражданских, ежеминутно самоутверждаясь в своем новом статусе «свободного гражданина». С этого дня начался новый этап моего пребывания в ЧССР, но об этом – в следующей части.