Предательство. Главы 13 - 19

13. Разговор со Светой (продолжение)

 – Да, да, Алёшенька, тот самый Валера Розовский, – с горькой иронией сказала Света. – Он и раньше пытался наладить со мной отношения, но я отвергала все его предложения. А в те дни я вообще была безразлична ко всему, что происходило вокруг. У меня просто ни на что не осталось ни сил, ни эмоций.  Валера ни о чем не спрашивал и ничего не предлагал. Просто походил по квартире, посмотрел, потом поговорил с соседкой и ушел. В тот же день «скорая» увезла папу в военный госпиталь. Правда, помочь ему уже никто не смог, и он через два дня, не приходя в сознание, скончался. Но еще до того как папы не стало, Валера появился у нас в сопровождении женщины и мужчины. Они принесли с собой коробки и сумки с продуктами. Женщина сразу же ушла на кухню и принялась что-то готовить, а Валера подошел ко мне и представил  мужчину, который оказался водителем. Розовский распорядился, чтобы Василий, так звали водителя, отвез меня в больницу сначала к маме, а потом к отцу.
– Дима остался с Ольгой Ивановной, так звали ту женщину, а Люда поехала со мной. Очевидно, я была в таком плохом состоянии, что Люда просто побоялась отпускать меня одну. Валера перевел маму в  психосоматическое отделение одной из лучших больниц на Шаболовке. Она лежала в отдельной палате, как говорится, со всеми удобствами. При ней постоянно дежурила сестра-сиделка, ее лечили очень хорошие врачи. Возможно, только благодаря этому маму удалось вернуть к нормальной жизни.
Алексей и Света дошли до конца аллеи сада. Дальше начинался густой хвойный лес. Немного постояли. Света опять закурила. Потом  пошли в обратном направлении.
– Папу хоронили с особыми почестями: с военным оркестром, почетным караулом, салютом из боевого оружия и с торжественным возложением каких-то немыслимых венков. Как ты думаешь, почему люди больше заботятся о мертвых, чем о живых? Почему на похороны находятся немалые средства, в то время как на поддержание жизни их нет?
Алексей слушал, опустив голову и сосредоточенно разглядывая многоцветные шуршащие под ногами опавшие листья. В его груди боролись противоречивые чувства:  жалость и сострадание к близкому и дорогому человеку,  досада и сожаление за то, что он не мог быть рядом со Светой, когда ей так необходима была помощь, и ненависть к человеку, который оказался рядом в нужный момент, и сделал так, что Света была вынуждена принять его помощь.
«А с другой стороны, – думал Алексей, – если бы Валера не появился тогда и не взялся за решение всех проблем, которые свалились на Свету и её семью, что было бы тогда? Ведь помочь Свете было некому, и она была в отчаянии». Алексей пытался найти хоть какое-то оправдание, чтобы заглушить обиду на свою судьбу, так безжалостно исковеркавшую его жизнь, и быть благодарным человеку, пришедшему на помощь его девушке. Но ощущение, что в Валерином поступке было что-то шакалье, брало верх над разумными доводами. Алексей где-то читал, что этот хищник, не обладая особой физической силой и смелостью, старается выбрать жертву, обессиленную болезнью или ранами, полученными в предыдущих схватках. Один из главных принципов шакала – выждать нужный момент. А Розовский, конечно же, умел ждать...
– После папиных похорон Валера стал заходить к нам почти каждый день. Он организовал поминки, поездки на кладбище, в больницу к маме... Люду и Диму он устроил в платный лицей с полным пансионом. А когда маму выписали из больницы, Валера настоял, чтобы она поехала на лечение и отдых в санаторий…
– Откуда у него такие деньги!? – не выдержал Алексей.
– Папа у него совладелец нескольких очень крупных фирм, в том числе и Газпрома. Сам Валера учится в финансовой академии и является совладельцем крупного коммерческого банка. Обидно, но получается так, что в нашей теперешней жизни деньги и связи решают всё, или почти всё. А честь, совесть, чувства долга – отвлечённые понятия, рассчитанные на наивных простаков… Я, когда узнала про тебя и Серёжу, сразу же стала сравнивать вашу трагедию с папиной. Опять война и опять гибнут лучшие. В Великую Отечественную было всё понятно: на нас напали, и надо было защищать Родину. А на Афганистан, получается, что напали мы сами. И в Чечне развязали кровопролитие непонятно для чего. Только в Афганистане мы бомбили чужие города, а в Чечне свои. И те, кто развязывает эти бессмысленные войны, даже не пытаются объяснить людям, для чего это делается…
Затянувшаяся пауза в рассказе Светы предвещала, что сейчас Алексей услышит то, о чем ни говорить, ни слышать он не хотел. Ведь Розовский ничего никогда не делал просто так…
Она заговорила, но теперь сухо, равнодушно, как будто дальнейшее повествование ее не касается и не волнует.
– В один из вечеров Валера появился в нашей квартире с огромным букетом цветов. Я уже привыкла к его частым визитам, поэтому сразу не обратила внимание на его особенную торжественность. А он, без лишних слов, предложил мне выйти за него замуж…
Алексей внутренне напрягся, до скрипа стиснул зубы и с особым усилием стал нажимать на свою палку. Света же, не замечая перемен, продолжала:
– Я дала своё согласие, хотя и чувствовала себя продажной девкой. Разница заключалась лишь в том, что проститутка продает себя как бы в розницу – разным мужчинам по чуть-чуть. Я же продавала себя оптом – всю и сразу. Валера, видимо, и не ожидал иного ответа. Он сделал всё, от него зависевшее, чтобы я не могла ему отказать. А у меня просто не было сил как-то сопротивляться. 
На свадьбу он подарил мне шестисотый «Мерседес», с водителем в придачу. Сразу после свадьбы мы переехали в новую квартиру на Кутузовском. – Света взглянула на Алексея, на его побледневшее лицо с бегающими по напряженным скулам желвакам, на невидящие глаза под слегка прикрытыми веками, и испугалась. Она порывисто схватила руку Алексея обеими руками и, пытаясь взглядом поймать его глаза, как бы ища в них поддержку, продолжала:
– Этим замужеством я спасала близких мне людей… Но ты не представляешь, как невыносимо ощущать себя купленной, не принадлежащей себе. Есть хорошее сравнение – птичка в золотой клетке. Так  это про меня. Постыдным является еще и то, что я Валере не очень то и нужна. Вынудив меня выйти за него, он просто успокоил свое уязвленное самолюбие. Мне кажется, такие люди в принципе не способны любить. Я для него как очередное приобретение, как вещь. Время от времени он берёт меня с собой на очередную деловую встречу, презентацию, званный вечер. А я вся из себя, упакованная и размалёванная, должна изображать лучезарное счастье.  И вокруг меня сплошь такие же фальшивые улыбки и комплементы. И всё пропитано деловым интересом, а для настоящих чувств там места нет. Ты хоть это понимаешь?
– А при чём здесь я?... Ты сделала свой выбор. В сложившейся ситуации, очевидно, он был единственно возможным… Не мне судить…
– Спасибо за то, что вошел в мое положение… Но ты должен знать, что я тебя по-прежнему люблю, – с какой-то решительностью или даже злостью сказала Света и быстрым шагом, почти бегом, направилась к автостоянке, где её ждала машина.
Алексей потерянно смотрел, как Света дошла до машины. Как она села в машину. Как массивный серебристого цвета  «Мерседес» осторожно выехал со стоянки. Как он, набрав скорость, уносил его Свету в мучительную для них обоих неизбежность.

14. Оля

Проводив взглядом скрывшуюся за поворотом машину, Алексей  медленно, как во сне, побрел к себе в палату. На душе – пустота, в теле – ватная слабость, а голова  – как в аквариуме от ощущения, что всё окружающее видится, будто бы через толщу воды:  преломленные и искаженные звуки, очертания предметов, острая нехватка воздуха. Алексей чувствовал, что вот-вот задохнётся…
 С трудом он доковылял до своей палаты и как был, в шинели и в ботинках, упал на кровать. Следом в палату вошел Цыганков и искренне удивился состоянию Алексея.
- Ты что, запал на эту куклу, а она тебя обидела? – сказал он, обращаясь к Алексею. – Да брось ты дурью маяться. Ты не видишь, что она не настоящая? Размалёванная, раскрашенная, но без души.
Слова Федора резанули прямо по живому. С одной стороны, они были сказаны как бы в утешение, мол, не стоит переживать из-за какой-то сомнительной девки, с другой, провоцировали Алексея на откровенный разговор. А ему сейчас не хотелось ни перед кем изливать свою душу. Но и позволить мало знакомому человеку негативно высказываться о Свете, он не мог.
– Федя, – негромко, но очень твердо сказал Алексей, – я тебя очень прошу, не лезь в душу и не суди мою… – на этом слове Алексей запнулся «какая она моя, скорее чужая», мелькнуло в голове. Но после короткой паузы он справился с волнением и закончил. – Короче, не трогай ты эту девушку. Я сам должен в этом разобраться.
– Понял, не дурак, – Цыганков мгновенно оценил ситуацию и тут же объявил, что у него сегодня день рождения, и он намерен отметить это событие.
– А для начала на вот, хлебни-ка озверинчику, – предложил Федор, доставая из-под кровати ополовиненную бутылку какой-то жидкости. – Выпей – полегчает. Он насильно усадил Алексея на кровать и протянул ему на треть заполненную кружку. Алексей не сопротивлялся. Выпитая  жидкость обожгла внутренности и сотнями ручейков стала заполнять все тело.
– Что, побежала по жилам живительная влага? – спросил удовлетворенный своим врачеванием Цыганков. – Теперь для закрепления эффекта, как говорится, «не ради пьянства окаянного, а здоровья для», – он налил Алексею и себе еще в одну кружку. – Ну, давай теперь вместе.
Раньше Алексей не испытывал удовольствия от употребления спиртного. Он выпивал в компании ребят до армии, потому что так было принято. Он пил с солдатами в армии, потому что так было нужно. Легкая эйфория, возникавшая после выпитого, его не радовала. Очевидно, сказывалось мамино воспитание. Она всегда внушала сыну, что водка это дурман и от неё все беды. Но сейчас Алексею нравилось полупьяное состояние. Вторую «порцию» спиртного он пил уже с удовольствием.
– Ты немного полежи, покимарь, успокойся. А вечером я устрою настоящий праздник. Все будет чики-чики, ну как в аптеке.
Вечером стараниями Цыганкова был накрыт шикарный стол. Непонятно откуда на столе появились маринованные огурчики, красная рыба, нарезанная тонкими ломтиками ветчина, салат из огурцов и помидоров, болгарский перец, нарезанный ровными дольками, краснобокие яблоки и какой-то мясной салат. Из спиртного была бутылка красного сухого вина и литровая бутылка разведенного спирта.
Стол, созданием которого руководил Цыганков, накрывали и сервировали две хорошенькие медицинские сестры, Галя и Оля. Алексей, конечно же, знал этих девушек. Они дежурили по ночам, делали уколы и выдавали необходимые лекарства. Но особых отношений у него с ними не сложилось. Другое дело Фёдор. Он всех знал, со всеми был в доверительных отношениях, особенно с женским медперсоналом. Он умел ухаживать и легко придумывал приятные женскому уху комплименты. Алексею и раньше доводилось встречать парней вроде Цыганкова, и он не понимал, почему девушки относятся к ним так доброжелательно. Ведь с виду они ничего особенного из себя не представляли. Но при этом, такой вот «Федя» мог без проблем познакомиться с любой девушкой и завести с ней бесхитростный, с явными намёками на интим разговор, мог назначить ей новое свидание и легко заполучить номер её телефона. Но самое непостижимое для Алексея было то, что девчонки начинали мило улыбаться в ответ и готовы были опять встретиться с этим пошловатым соблазнителем, наверняка осознавая, что он лгун и пройдоха.
В данной ситуации, как её понимал Алексей, Галя была девушкой Фёдора и выступала в роли хозяйки.  А Оля, по-видимому, предназначалась ему, Алексею. За столом разместились на кроватях, Оля  рядом с Алексеем, Федя с Галей напротив.
– Ну что, друзья? – взяв на себя роль тамады, поднял стакан Фёдор. – Давайте за нее, за удачу, – о дне рождения он уже не вспоминал. Алексей не совсем понял тост. За какую удачу предлагал выпить Федя? Но не возражал и тоже поднял свой стакан. Все дружно чокнулись и выпили.
После третьего тоста состояние внутренней скованности, которое по началу испытывал Алексей, было окончательно преодолено, и он тоже стал оживленно говорить, даже рассказал какой-то анекдот. Оля, уже не скрывая своего отношения к Алексею, активно за ним ухаживала. Алексею это нравилось, и он тоже включился в роль ухажера.
В какой-то момент, на пике веселья, Цыганков встал и, многозначительно поглядев на Алексея, сказал:
– Ну, вы тут еще посидите, а мы пошли. – С этими словами он взял за руку Галю, и они ушли.
Алексей предполагал такое развитие событий, но внутренне не был к нему готов. Между ним и Олей вдруг возникла какая-то пауза, чувство неопределенности. «Кто она, чего она хочет? - думал Алексей, – утешить его или найти утешения самой?» Алексей был наслышан о том, что у Оли был бурный роман с каким-то находящимся на излечении офицером. Но тот подлечился и уехал к своей жене. А Оля осталась со своими печалями одна.
Очевидно, желая как-то разрядить обстановку, Оля обратилась к Алексею:
– Ты совсем ничего не ешь. Я тебе положила такой аппетитный кусочек курочки, а ты даже не попробовал.
Алексей был благодарен ей за то, что она нашла повод для диалога, и с готовностью поддержал её.
– Ну, так давай еще выпьем за нас с тобой и тогда закусим.
Дальше все было как в тумане. Алексей предлагал какие-то тосты, Оля тоже что-то говорила и всячески проявляла свое участие и заботу об Алексее. В какой-то момент она его раздела и уложила на кровать. Потом разделась сама и легла рядом. Теплое упругое тело буквально обволокло Алексея. Казалось, что он растворился в ее объятиях. Она была везде, и он уже смутно представлял, где он, а где она…
С Олей было легко. Она не выясняла прошлого, не заставляла Алексея брать на себя какие-то обязательства. Она просто говорила: «Тебе со мной хорошо?» – и на утвердительный ответ Алексея тут же отвечала: «И мне тоже, и я очень рада». Все было так естественно и так просто, что Алексею стало казаться, что такие отношения между мужчиной и женщиной и должны быть. Никаких условий, никаких запретов, никаких долгосрочных обещаний и обязательств. Такие отношения, где-то вычитал Алексей, называются партнерскими. Партнер по бизнесу, партнер по сексу… Но дальше у Алексея возникли сомнения. Называть любимую девушку партнером… как-то не получалось. Оля, наверное, всё же была партнером, но партнером по несчастью. Он жалел и её, и себя и понимал, что близость их отношений –  вынужденная мера, одно из средств взаимного выживания. И чем жарче были их объятия, тем больше фальши видел в них Алексей. Он отдавал себе отчет в том, что причины взаимного отчуждения между ним и Ольгой лежат за пределами их желаний и возможностей. Алексей искренне стремился полюбить Олю. А она всячески старалась увлечь его своей безумной страстью. В этой обоюдной авантюре обманной любви, оба они хотели вырваться из цепкой трясины прошлого: прошлой любви, прошлых поцелуев и объятий. Но это недавнее прошлое было еще слишком близким и дорогим, и они не были готовы расстаться с ним навсегда…
Развязка наступила даже скорее, чем они предполагали. Бурные, страстные эмоции ради минутного удовольствия стали обременять и Ольгу, и Алексея. Их скрытные уединения и интимная близость уже не были событием, которого оба ждали бы с нетерпением. Без душевного тепла, без духовной близости встречаясь, они оставались двумя обиженными одиночками. От такого единения общая сумма взаимности не увеличивалась, а скорее наоборот. Из общей телесной страсти каждый вычитал своё, личное – недополученное в прошлом, утраченное в настоящем, бесперспективное в будущем.
Между тем, его новый друг и сводник Фёдор ликовал. Он был искренне уверен, что осчастливил и Алексея, и Олю. Алексей был благодарен Федору за то, что тот в тяжелую минуту вырвал его из тисков безысходности. Ну, а если эта инициатива не вполне удалась, то вины Цыганкова в том нет, рассуждал Алексей.

15. Возвращение домой

 Из реабилитационного центра Алексея выписали под новый 1996 год. На заключительной медицинской комиссии его признали непригодным для дальнейшего  прохождения военной службы по состоянию здоровья и комиссовали. Такой поворот событий был не столько неожиданным, сколько неприемлемым для Алексея. Ведь он стремился вернуться в свою часть, чтобы мстить за Сережу и за других погибших товарищей. Алексей надеялся, что вернувшись в Чечню, обязательно разузнает что-нибудь о ненавистной ему  «Белке». А если повезет, то лично избавит белый свет от этой «продажной сучки», которая ради денег, наверное, до сих пор отстреливает наших ребят и добивает раненых.
Мысль о том, что «Белка» могла покинуть Чечню, сменить род занятий, наконец, погибнуть в одной из боевых операций, как погибла ее подруга «Стрелка», Алексей гнал прочь. В глубине души он понимал всю сложность и, возможно, наивность своих замыслов. Но именно эта, созданная им в воображении перспектива ближайшего будущего, придавала смысл его жизни, оправдывала то, что он, ценой жизни своего друга, остался жив.
И еще Алексею просто не хотелось возвращаться домой. Вернее, он очень хотел вернуться, и мечтал об этом уже с первых дней своей службы. Во время прохождения курса молодого бойца, а потом в учебке, намаявшись на строевой или  на полигоне, он с теплотой вспоминал уютный дом, мамину стряпню, проказы сестренки и строгие наставления отца, и ему так хотелось хоть на денечек оказаться среди родных и близких ему людей. И еще он часто думал о встрече со Светой. Но сейчас всё это ушло на второй план. Нет, домашние ждут его возвращения, и он тоже хочет быть рядом с ними. А вот Света уже не ждет. И сама мысль о том, что он будет жить с ней рядом, ходить по одним и тем же улицам и даже возможно встречаться с ней и с ненавистным ему Валерой, казалась ему абсурдной, и несправедливой.
Но больше всего его тревожила встреча с Сережиной мамой, Полиной Сергеевной. Что он скажет ей о гибели её единственного сына? Как объяснит случившееся?...
Алексей пытался убедить врачей, что он вполне здоров и готов хоть завтра встать в строй. Но комиссия была непреклонной. А один из ее членов, военный хирург, лечивший Алексея, еще и пошутил:
– Вы посмотрите на этот экземпляр, – обратился он к коллегам, показывая на Алексея. – У нас тут большинство вполне здоровых клиентов пытаются придумать себе какие-нибудь болячки, чтобы только не попасть в Чечню, а этот с костылем готов идти в атаку. – Ты же с палочкой еще ходишь, – обратился хирург уже к Алексею. – А в строю тоже будешь на палочку опираться или в бой ее вместо автомата возьмешь?
– Да я уже и без нее могу… – не вполне уверенно возразил Алексей.
– А вот этого делать не надо. Категорически запрещаю, – уже строгим тоном заговорил хирург. – Вы что, молодой человек, без ноги хотите остаться? А такой вариант с вашим ранением вполне возможен. Мой вам совет: никакой самодеятельности, все мои предписания выполнять четко и последовательно. Ранение серьёзное, но, как говорится, не смертельное. Возможно, через какое-то время нога полностью восстановится, и вы сможете ходить без опоры. А там, чем черт не шутит, захотите вернуться в армию или, не дай бог, на войну – дело ваше. Повторно пройдете медкомиссию и в добрый путь.
Эти слова военного хирурга немного остудили пыл Алексея и в то же время оставили хоть какую-то надежду. Алексей понимал, что прямо сейчас он не готов служить в десантных войсках. «На боевом  задании хромой боец – обуза для других. А вот, если немного подлечиться и потренироваться… Короче надежда есть и есть к чему стремиться, а значит стоит жить», – так думал Алексей, покидая реабилитационный центр.
Однако возвращение домой оказалось для Алексея тяжелым, почти невыносимым испытанием…
В день выписки за Алексеем приехала мама с сестренкой и одноклассник Стас Правдин, который, узнав о предстоящем событии, вызвался на своём «жигуленке» доставить Алексея домой, как он выразился, «в целости и сохранности». Все были в хорошем настроении, много шутили и смеялись. Стас постоянно подшучивал над собой по поводу того, что «жигуленок» для его габаритов слишком мал (в нем было около двух метров роста) и ему поневоле придется покупать «Мерседес».
На подъезде к району «Царицыно», Алексей неуверенно, будто обращаясь к самому себе, спросил:
– Может к Сереже на могилку заедем? Он ведь здесь, на «Котляковском», похоронен.
– Без проблем, – ответил Стас и свернул в сторону Котляковского кладбища.
Заснеженное зимнее кладбище выглядело таинственно. Согнувшиеся под тяжестью снега и инея деревья наклонились над могилами, защищая их от всего постороннего, случайного, мимолетного. Пласты снега на крестах и стелах, как белые косматые папахи, прикрывали торжественно сосредоточенные лица людей. И над всем этим земным и потусторонним миром витало нечто, что было доступно только тем, кто смотрел с еще свежих или уже потускневших фотографий.
Сережина могила находилась рядом с могилой его бабушки, которая умерла за год до его гибели. Обе могилы обрамляла черная, не так давно покрашенная ограда. Два надгробных памятника, две фотографии и две лаконичные надписи под ними, определяющие даты рождения и смерти, могли многое рассказать каждому думающему о вечном человеку.
Со скромной гранитной плиты, установленной на могиле Сережиной бабушки, смотрела добродушная, с открытым светлым лицом старушка. Взгляд ее выражал спокойствие и умиротворенность человека, который достойно прожил долгую сложную жизнь, до конца исполнив свое предназначение. А рядом контрастирующая фотография юноши в военной гимнастерке с обветренным загорелым лицом и искусственной улыбкой на губах. Казалось, что Серёжа с фотографии смотрит прямо в глаза каждому, кто подходил к могиле или проходил мимо. В этом взгляде сконцентрировались все чувства молодого солдата: и наигранная самоуверенность, и скрываемая печаль, и глубокая тревога, и не известно кому адресованный укор.
Алексею эта фотография была хорошо знакома, точно такая хранилась у него в альбоме рядом с собственной. Они вместе фотографировались после очередного боевого задания где-то в июне или июле 1995 года. Но раньше, разглядывая снимок, Алексей не чувствовал так остро Сережиного взгляда.
Но еще больший контраст и  вопиющее ощущение несправедливости возникало при сравнении двух могильных надписей, двух дат рождения и смерти. «Анна Семёновна Коваль (17.04.1911 – 20.06.1994 гг.)». «Сергей Николаевич Коваль  (19.04.1976 – 4.08.1995 гг.)». Сколько непрожитых лет, сколько неизведанных страстей унесла с собой и спрятала от мира одна из могил…

16. Серёжина мама

Встреча с мамой Сергея состоялась на следующий день. Полина Сергеевна сама позвонила накануне, в самый разгар домашнего застолья по случаю возвращения Алексея. Телефонную трубку взяла мама Алексея. Она с кем-то очень тепло и тактично говорила и даже приглашала «зайти хоть на минуточку», а потом позвала Алексея.
- Алеша, тебя… Полина Сергеевна. Я приглашала её зайти, но она сказалась больной. Ты уж с ней… ну, как-то помягче …
Из рассказов  мамы Алексей уже знал, что Полина Сергеевна очень тяжело переживала смерть своего сына. Первые дни после похорон она с утра до вечера проводила у Сережиной могилы, а через месяц такого душевного и физического истязания слегла в постель и стала тихо угасать, отказываясь от еды и  врачебной помощи.
Очевидно, все могло закончиться очередными похоронами, если бы богомольная старушка из соседнего подъезда, прознав о случившемся, не привела из ближайшей церкви священника. Отец Владимир посетил Полину Сергеевну раза три, при этом подолгу с ней беседовал, а в последний раз даже сидел с ней за столом и они вместе пили чай. А на следующее утро Полина Сергеевна вместе со своей спасительницей–старушкой и другими прихожанами стояла в церкви, в которой служил службу отец Владимир.
Муж Полины Сергеевны и Сережин отец, Николай Петрович, фактически не жил в семье. Он появлялся на старой квартире примерно раз в неделю. Привозил продукты, делал что-то по дому, беседовал с женой и снова пропадал на несколько дней. Кто-то говорил, что он живет у родственников, кто-то, что он нашел себе другую женщину. Алешина мама не осуждала поведение Николая Петровича. Во-первых, потому, что Полина Сергеевна полностью отошла от мирских дел, оставила работу и жила на пенсию. Ее дни были заполнены молитвами, постами, посещениями кладбища и церкви. Во-вторых, ходили слухи, что Полина Сергеевна в самые тяжелые дни переживания Сережиной гибели, в один из моментов отчаяния, обвинила Николая Петровича в том, что он всячески поощрял желание сына служить в армии и тем самым способствовал его гибели. Возможно, с этого самого момента между супругами и пролегла полоса отчуждения…
«Ничего не изменилось», – отметил про себя Алексей, входя в подъезд знакомой пятиэтажки. Та же обшарпанная входная дверь, те же знакомые с детства ступеньки лестничных пролетов с выбоинами и сколами по краям, даже некоторые надписи на стене Алексею были хорошо знакомы. «Ремонт, наверное, здесь не делали со дня заселения дома», – продолжал размышлять Алексей, медленно, с передышками из-за больной ноги, поднимаясь на нужный ему третий этаж.
Перед дверью квартиры он немного постоял, переводя дыхание, и, собравшись с силами, решительно нажал на кнопку звонка. Дверь почти сразу же открылась, будто Алексея ждали, стоя за дверью. Из полутемного коридорного пролета раздался знакомый голос:
– Проходи, Алёшенька, у нас здесь в прихожей лампочка перегорела, а я сама боюсь заменить ее. Вот жду, сегодня Николай Петрович должен зайти, тогда и заменит.
Алексей прошел в коридор. Снял пальто, шапку, ботинки и надел поданные Полиной Сергеевной домашние тапочки.
– Пройди в Серёжину комнату. Там все как было. Все как он оставил, уходя в армию. Я специально ничего не меняю, чтобы он не сердился. Вот только икону повесила в уголочек…
Алеша зашел в комнату, где все хранило память о своем хозяине. Над кроватью – плакат с изображением Виктора Цоя, который купили они вместе где-то в переходе метро. Письменный стол со сколотым уголком. Рядом старенький компьютер, за которым просиживали многие вечера. В углу у двери – пудовая гиря и гантели со сменными блинами.
Только над письменным столом и книжными полками висела в позолоченном окладе икона божьей матери с младенцем на руках, подсвеченная горящей лампадкой, а на столе  – фотография Сережи, та же самая, в военной форме, перехваченная черной лентой. И снова Алексея смутил Сережин взгляд…
– Садись за стол. Я сейчас чай принесу. Попьем все вместе. Пусть и Сережа с нами побудет, – говорила между тем Полина Сергеевна, подвигая Алексею стул.
Алексей только сейчас как следует разглядел Полину  Сергеевну и поразился произошедшей в ней перемене. Из эффектной, выглядевшей моложе своих лет, красивой статной женщины она превратилась в серенькую, с  поседевшими редкими локонами старушку. Звонкий певучий голос стал приглушенным, в нем были слышны нотки умиротворенности, обреченной покорности, а карие, когда-то искрившиеся задором, глаза казались мутными и безжизненными.
– Угощайся, Алёша, – суетилась Полина Сергеевна, разливая чай по чашкам. – Вот печенье «Топленое молоко» и конфеты  «Коровка», Сережины любимые лакомства. Я часто здесь с ним чай пью…
Полина Сергеевна говорила о Сереже как о присутствующем здесь человеке, и Алексей как будто и сам начал ощущать его молчаливое присутствие. От этого ожидание вопросов о том «как это все произошло», «как погиб Сережа» стало еще более напряженным. Но Полина Сергеевна спрашивала Алексея о здоровье, о планах на будущее, о делах в семье. Потом вдруг замолкла и после минутной паузы заговорила, как бы размышляя вслух:
– Видишь, как все обернулось. Где тонко, там и рвется. Мы ведь с Николаем Петровичем  мечтали о большей семье. Но у нас долго не было детей. А когда  Серёженька родился,  у меня уже возраст был не тот, и врачи уговорили меня больше не рожать. Поэтому Серёжа был у нас единственным… Всё думала внуков дождусь… А теперь вроде и жить незачем… Вот, слава богу, отец Владимир вразумил. Говорит, раз господь позвал его к себе, то значит, там ему будет лучше. А нам здесь за него надо молиться и просить, чтобы он там за нас перед господом слово замолвил. Пока молюсь – верю в истинность этих слов. А другой раз все равно сомнение одолевает, так ли был нужен там Сережа, чтобы его, единственную мою кровинушку, призывать к себе…
Слова Полины Сергеевны не облегчали, а еще более отягощали и без того болезненное состояние психики Алексея. Он и сам не раз задумывался о том, что Сергей – единственный сын и надежда родителей на спокойное будущее. И в этих размышлениях находил еще один повод, чтобы обвинить себя в гибели друга. Алексей надеялся, что встреча с матерью Сергея хотя  бы немного облегчит обостренное чувство вины, но чем дольше он находился в ее присутствии, тем сильнее поднималась в душе волна раздражения. Обреченная на тягостное одиночество женщина не понимала и не могла понять душевное состояние Алексея. Общую потерю каждый переживал по-своему.
За последние полтора года в жизни Алексея было столько невосполнимых потерь и утрат, столько страстного желания выжить, и столько моментов, когда жизнь казалась бессмысленной, пустой, а цена ей – грош. В суровых условиях войны обычные человеческие чувства притуплялись, загонялись в глубь подсознания, а на смену им приходили примитивные животные инстинкты, способствовавшие элементарному выживанию.
Теперь, в мирных условиях, все эти подавленные чувства и эмоции устремились наружу.  Поэтому его израненная, опаленная огнем войны душа была очень уязвима для любого неосторожного слова или поступка. Его душа напоминала растрескавшуюся от зноя землю,  у которой верхний чешуйчатый слой затвердел, как камень и был почти не пробиваем. Но между огрубевшими защитными плитами змейками пролегли узкие щели, в глубине которых была мягкая, как оголенные нервы, плоть. Каждое неосторожное слово или жест, попадая на незащищенные места, вызывали боль и страдание…

17. У врача

Вера Васильевна, обеспокоенная здоровьем сына, настояла на том, чтобы Алексей показался врачу-психиатру, и они вместе поехали на приём. После оформления документов в регистратуре и полуторачасового ожидания в полутёмном коридоре, они оказались в кабинете у врача. Врач, высокий сухощавый мужчина лет пятидесяти, с выразительными карими глазами, прямым крупным носом и густой шевелюрой темных с проседью волос, поднялся из-за стола,  поздоровался и представился:
– Здравствуйте. Я – Володин, Иван Ильич. Пожалуйста, присаживайтесь, – сделав паузу, пока Алексей и Вера Васильевна усядутся на стоявшие подле стола стулья, врач учтиво спросил:
– Какова причина вашего визита...? Чем, так сказать, обязан…?
Вера Васильевна сбивчиво и не вполне понятно стала объяснять, чем она обеспокоена. Она, видимо, не могла сказать при Алексее всего, что хотела сказать. Врач это понял. Он жестом руки остановил Веру Васильевну и обратился к Алексею:
– Молодой человек, вы, пожалуйста, посидите пару минут в коридоре, а я вас потом позову.
«Ну, сейчас наговорит про меня всякой всячины», – с досадой думал Алексей, сидя в коридоре. – «Еще чего доброго упекут опять в больницу…». Дверь кабинета вскоре отворилась, прервав пессимистические размышления Алексея. Он вошел в кабинет, а его место в коридоре заняла мама.
– Ну, что, Аника-воин, сломался, – врач явно иронизировал. – В бою не дрогнул, а в мирной жизни пасуешь.
– Ничего я не пасую, – взорвался Алексей, – просто обстоятельства так сложились. А тут еще все вокруг со своей жалостью… в душу лезут... Достали…
– Жалеют обычно слабых, – заметил врач. – Возьми себя в руки, покажи всем, что ты сильный, и тебя перестанут жалеть. А если говорить по существу, – продолжал врач, выйдя из-за стола и усаживаясь на стул против Алексея, – то твое состояние в медицинской терминологии называется «вьетнамский синдром». Так его назвали врачи-психиатры, изучавшие психическое состояние американских солдат, воевавших во Вьетнаме. Но сам этот феномен был известен ещё в Античные времена. Гомер описал его в «Одиссее». Не стану вдаваться в подробности этой напасти, потому что на это требуется немало времени. Но, если быть кратким, то это состояние внутреннего конфликта. Вот вас, к примеру, что сейчас больше всего тревожит? – обратился врач к Алексею, перейдя снова на «вы».
– Да я и сам не пойму… Наверное чувство вины… или утраты. Иногда, вроде, как и жалость к себе и другим появляется…
– А сны вам снятся?
– Да, снятся… иногда, – Алексей явно не ожидал такого вопроса.
– Расскажите, что вам снится чаще всего? Не стесняйтесь, даже если это что-то сугубо интимное.
– Да, нет. Ничего такого, – засмущался Алексей, - Ну, в общем… Как это лучше объяснить…? Ну, например, лечу я во сне над пропастью. Машу руками, как птица, и вдруг начинаю падать, вернее, резко терять высоту. Пытаюсь долететь до противоположного края, но не хватает сил. И тут же просыпаюсь… Или вот еще. Снайпер целится в моего друга, а я пытаюсь его спасти… ну и вроде как не успеваю…
– Как это не успеваешь? В чём это проявляется?
– Ну, в момент выстрела я просыпаюсь. Но в реальности-то я знаю, что друг погиб, спасая меня.
– Так, так… Интересная получается картинка…, – врач задумался. Что-то пробормотал невнятное, очевидно по латыни. Потом, вроде решившись на что-то или найдя нужный ответ, заговорил:
– Вот, что я Вам скажу, молодой человек. Сон, в котором вы не смогли спасти вашего друга, по-моему, вызван тем, что вы постоянно культивируете в себе чувство вины. А в реальности вашей вины в гибели друга нет. Во время боя вы были в беспомощном состоянии. Ваш друг поступил так, как ему велела совесть. Случившегося не вернуть и не переделать. Добрая о нём память и ваши добрые дела – это то, что вы реально можете сделать для своего друга.
Теперь про другой ваш сон, ну тот, что про пропасть. Это ваша неуверенность в себе или, как говорят специалисты, низкая самооценка. Чтобы вернуть уверенность, нужно что-то делать и при этом добиваться хоть каких-то успехов.
– А что делать? Я вроде и так… Ну, … не бездельничаю, – неуверенно произнес Алексей.
– Делать можно что угодно, хоть мыльные пузыри пускать. Лишь бы это дело доставляло вам удовлетворение и повышало самооценку.
– Ну, вы скажете тоже… пузыри, – недоверчиво усмехнулся Алексей.
– Да, да. Возможно, и пузыри, – невозмутимо подтвердил Иван Ильич, – Я, почему о пузырях заговорил? Я на днях по телевизору видел соревнования по надуванию мыльных пузырей. Так там один из этих, как бы их назвать… Ну в общем надувальщиков, надул самый большой в мире пузырь, стал чемпионом в этом деле, получил немалый денежный приз и попал в книгу рекордов Гиннеса. Так вот, ему теперь этой самой самоуверенности хватит на всю оставшуюся жизнь. Вот ты сейчас чем занимаешься? – снова перешел врач на «ты».
– Осваиваю компьютер, помогаю отцу по работе… Но, если откровенно, то всё это как-то без удовольствия.
– А у тебя есть какая-то цель в жизни?
– Да…, – неуверенно ответил Алексей. – Вернее была.
– Как это, была? – удивился врач. – Цель это такая штука… она или есть, или её нет. Бывшая цель – уже не цель, а воспоминание. А жить воспоминаниями в твоём возрасте никак нельзя. Скажи-ка мне откровенно, о чём ты мечтал, когда лежал в госпитале. Ну, вроде того: «Вот я сейчас подлечусь и сделаю то-то и то-то…»?
– Я мечтал обнять свою любимую девушку, а она вышла замуж за другого. Мечтал вернуться в Чечню, чтобы мстить за своего друга, который погиб, спасая меня, а меня комиссовали, – опять вышел из равновесия Алексей.
– Так, так… Ситуация проясняется, – неопределенно промычал врач. Потом заговорил спокойным рассудительным тоном, приглашая Алексея к разговору в качестве равного собеседника.
– Мы с тобой сейчас говорим о цели, которая даже в самой сложной ситуации придаёт нашей жизни какой-то значительный смысл. Цели, которая мобилизует и концентрирует силы для её достижения. Цели, которая способствует самосовершенствованию человека. Месть не может служить в качестве такой цели. Она разрушительна по своей сути. Вот, например, был такой итальянский мыслитель Кампанелла… Может, слышал?
– Да. В школе проходили… Вроде как социалист-утопист…
– Именно так. Этот самый Кампанелла попал в темницу совсем молодым человеком и провёл там более тридцати лет, периодически подвергаясь пыткам. Он был умнейшим человеком своей эпохи и считал, что не имеет права умереть, не открыв человечеству своё учение о справедливом общественном устройстве. В жутких условиях, ежедневно рискуя жизнью, он писал своё знаменитое произведение «Город солнца». Очевидно, именно эта благородная цель и помогла ему в течение десятилетий выживать там, где другие не выдерживали и нескольких лет.
Можно привести и другой, более близкий нам пример. Ты, конечно же, слышал о Солженицыне…?
– Да, слышал. Даже читал…, – неуверенно ответил Алексей. Он вспомнил, как лет пять-шесть назад его отец принёс несколько потрёпанных томиков в серой мягкой обложке. Это была знаменитая книга Солженицына «Архипелаг Гулаг». На отца книга произвела огромное впечатление. Он был буквально потрясён прочитанным. Алексей же брался за книгу несколько раз, но, осилив с десяток-другой страниц, откладывал. Подростковый ум не мог осилить сложную философию человеческой трагедии. К тому же события, описываемые автором, казались Алексею далёкими и не вполне реальными. Поэтому говорить о том, что он читал Солженицына, было неверно. Это  обстоятельство и стало причиной его смущения. Между тем, Иван Ильич продолжал:
– Так вот. В лагере Солженицын задался целью описать трагедию невинно страдающих людей и обличить антинародную сущность существующего режима власти. Таким образом, он из безвинной жертвы превратился в исследователя, который ежедневно собирает материал для достижения намеченной цели. При этом он думал не о себе, а о миллионах страдающих и гибнущих людей. Можно привести еще много примеров того, как целеустремлённые люди с честью выходили из, казалось, безвыходных ситуаций. А вы, молодой человек, – опять перешел врач на «вы», – потеряли цель, а с ней и смысл жизни.
Вот что я вам скажу. Нет такого ранения, после которого нельзя было бы восстановить тело. Маресьев воевал вообще без ног. Труднее излечить душу. Но и эта задача решаема. Необходимо вести здоровый образ жизни, тренироваться и верить в себя. Кроме того, нельзя думать только о войне, тем более о мести. Войны, даже столетние, рано или поздно кончаются. Вот тут ваша мама что-то говорила об институте… Ну, что вам необходимо учиться…
При этих словах Алексей поморщился: «И этого достала своим институтом».
– Нельзя замыкаться только на одной ближайшей цели, – еще более настойчиво продолжал врач, заметив выражение досады на лице Алексея. – Необходимо думать о перспективе. Ведь сам процесс подготовки в институт или интересная работа, могут помочь тебе восстановить душевное равновесие, а также найти новых друзей и подруг.
Последние слова врача больно хлестнули по воспаленным нервам. Алексей даже в мыслях не мог допустить, что какие-то новые друзья и подруги смогут заменить ему Серёжу и Свету. Юношеский максимализм и обостренное чувство ревности не допускали компромисса в отношениях любви и дружбы и расценивали его как предательство.

18. Восстановление

Советы врача Алексей воспринял скептически. Он считал, что ничего особенного тот ему не предложил, кроме каких-то  успокоительных таблеток, но, поразмыслив, пришел к выводу, что, в сущности, врач был прав. «Я должен делать то, что должен, а дальше – жизнь покажет», – решил Алексей. 
Отныне каждый его день был строго организован. В шесть тридцать (по армейской привычке) – подъем, потом зарядка, завтрак, прогулка в скверике возле дома. В распорядок недели входили посещение физиотерапевтического кабинета, где заботливая медсестра Клавдия Николаевна «колдовала» над его раненым коленом, тренажерного зала в спортклубе и подготовительных курсов при институте. Свободные вечера Алексей занимал работой на компьютере, помогая отцу выполнять задания фирмы, в которой тот работал, а также подготовкой к занятиям на подготовительных курсах, либо чтением исторической литературы, к которой Алексей пристрастился с подачи младшей сестры.
Принятый ритм жизни скоро стал привычным, а через месяц принес первые результаты – Алексей мог ходить, не опираясь на палку. Через два месяца прогулки сменились пробежками, а еще через месяц Алексей перешел от индивидуальных занятий по программе рукопашного боя к занятиям со спаринг-партнёром. Темпы восстановления поражали и радовали окружающих. Тренер даже стал намекать Алексею на то, что с его физическими данными и «настырностью» он мог бы попробовать себя в большом спорте. Но у Алексея были совсем другие планы.
В первых числах июня Алексей прошел медицинскую комиссию, которая признала его абсолютно здоровым. Уже на следующий день он обивал пороги военкомата, чтобы восстановится на военной службе и вернуться в свою воинскую часть, которая сейчас находилась где-то недалеко от Грозного.
Наконец, пройдя не один служебный кабинет и порядком намаявшись, Алексей попал на приём к круглолицему и розовощекому майору с высокой женоподобной грудью и покатыми мясистыми плечами. Тот долго листал его личное дело, периодически с нескрываемым любопытством поглядывая на Алексея, потом спросил:
– Послушай, сержант. Из твоего дела следует, что ты чуть ли не с того света вернулся. И комиссовали тебя по ранению. А ты чуть подлечился и опять туда же. Никак не пойму: для чего тебе это? Я слышал, что и там люди как-то устраиваются, но рисковать жизнью – себе дороже.
Алексей не стал откровенничать по поводу того, зачем он хочет вернуться в Чечню. Да и внешность розовощекого майора, который совсем не походил на офицера, тем более боевого, не внушала доверия. Мысленно представив, как такой командир поведет своих солдат в атаку, Алексей усмехнулся про себя: «Ишь, как разъелся. Не офицер, а молочный поросёнок. Небось, сидит тут всю службу, собирая с призывников отступные. Вон перед военкоматом сколько крутых иномарок понаставлено. На офицерскую зарплату такую, конечно же, не купишь…» А вслух сказал:
– Видите ли, товарищ майор, там друганы мои остались. Ну, в общем – боевые товарищи. Да и кое-какие дела надо уладить.
– А – а – а…, – многозначительно протянул майор, – Тогда другое дело. Вот только срок твоей срочной службы уже закончился. Да и «друганы» твои,  с которыми ты призывался, готовят дембельские мундиры. Так что восстановить тебя в прежнем статусе не представляется возможным.
– Как это так…, – вспылил Алексей.
– Да ты не кипятись, – перебил его майор. – У меня к тебе есть более интересное предложение. Сейчас есть указание сверху набирать для службы в горячих точках военнослужащих по контракту. При этом предпочтение отдаётся тем, кто там уже побывал. Так что тебя я могу по-дружески устроить на службу по контракту, и направить, куда пожелаешь сам. А когда вернешься, может, вспомнишь мою услугу.
Предложение майора Алексея вполне устраивало. Тем более в армии к контрактникам относились уважительнее, чем к солдатам срочной службы. А вот боевики контрактников не жаловали, поэтому попадаться им в плен не рекомендовалось. Тут же в кабинете майора Алексей заполнил бланк заявления о том, что он желает служить в армии на контрактной основе, получил направление на  повторную медкомиссию уже при военкомате и список необходимых дополнительных документов. Алексей со дня на день ждал повестку и потихоньку готовил родителей к тому, что его снова могут призвать в армию. Но события в Чечне вновь нарушили планы Алексея…

19. Капитуляция

Алексей лежал одетый на заправленной постели и широко открытыми глазами смотрел в потолок. Все его существо напоминало пустой сосуд, из которого вытекали последние капли живительной влаги. Взамен приходило ощущение пустоты и никчемности бытия.  Причиной такого состояния были последние известия из Чечни, смысл которых Алексей пытался понять. В экстренном выпуске теленовостей сообщалось, что после сложных переговоров в Хасавюрте заключён мирный договор между федеральным центром России и республикой Ичкерия.
Перед глазами Алексея проплывали кадры репортажей с места событий.
«Бородатые в камуфляжной форме боевики, выкрикивают «Алла Акбар» и салютуют из автоматов в честь захвата Грозного…»
«Российские солдаты, оставив боевикам оружие, покидают хорошо укреплённый блок-пост…»
«Торжествующий Масхадов и самодовольный генерал Лебедь пожимают друг другу руки после подписания мирного договора…»
«Невозмутимый и как всегда уверенный в своей правоте президент Ельцин заявляет о мирном договоре как о своей личной победе…»
«Боевой генерал Рохлин комментирует произошедшее как предательство и осквернение памяти тех российских солдат, которые погибли в Чечне…»
«Колонна российских боевых машин с солдатами на броне под улюлюканье чеченской детворы и презрительные насмешки боевиков покидает пределы Грозного…»
Разворачивающиеся события походили на капитуляцию некогда великой армии, в которой и сейчас одних генералов больше, чем чеченских боевиков. «А ведь именно эти самые генералы допустили захват боевиками Грозного и привели к поражению, – злился Алексей. – А может, это действительно предательство, как говорил боевой генерал, и все российские солдаты, и не только они, стали жертвами масштабной авантюры кучки циничных политиков и продажных генералов?»
Больше всего Алексея возмущало то, что и президент Ельцин, и всё его окружение, то есть те самые люди, которые, по сути, и развязали эту непонятную войну и во многом способствовали поражению федеральных войск, выдают заключение позорного договора за победу. Но ведь кто-то же должен ответить за десятки тысяч убитых и сотни тысяч беженцев, за разорённые города и сломанные судьбы…?
Алексей видел на экране Александра Лебедя и не мог понять поведение боевого генерала. Его переговоры с Масхадовым походили на плохо сыгранный спектакль, в котором второстепенным артистам, по чьей-то прихоти, или злой воли, достались главные роли. При этом Масхадов – бывший полковник Советской Армии –  старался, но не мог скрыть переполнявший его щенячий восторг по поводу своей роли в этом спектакле.  А генерал Лебедь всячески стремился изображать из себя миротворца и чуть ли не спасителя отечества. Но у него это плохо получалось. Видимо генерал понимал, что стал марионеткой в чужой игре, но он решил доиграть свою роль до конца спектакля. Сделанное им сразу после прилёта из Чечни в Москву заявление для прессы, о том, что он привёз мир, чем-то напоминало кадры предвоенной кинохроники. Тогда в 1938 году английский премьер-министр Чемберлен, прилетев в Лондон после заключения Мюнхенского договора, сделал примерно такое же заявление. В соответствии с этим договором Судетская область Чехии безвозмездно передавалась фашисткой Германии. Десятки или даже сотни тысяч человек попадали под фашистское иго. А Германия, используя, в том числе, весьма значительный промышленный потенциал Судетской области, стала готовиться к более масштабной войне. В результате Хасавюртовского договора также целый регион России на «законных» основаниях оказался в руках бандитов, которые продолжали грабить своих соотечественников и прилегающие к Чечне регионы и готовиться к новой войне.
 По мнению Алексея, английский премьер-министр в 1938 году играл свою роль миротворца более убедительно, чем генерал Лебедь  в 1996-м. Возможно, Чемберлен сам верил в то, что он говорил своим согражданам и всему миру. У Лебедя такой уверенности не было.  Разные масштабы событий и личностей, но суть этих публичных заявлений двух амбициозных политиков была одна и та же – представить общественности поражение своего правящего режима и предательство национальных интересов как политический успех. Воистину история имеет свойства повторяться: в первом случае в виде мировой трагедии, во втором – в виде фарса, разыгранного обанкротившимся правящим режимом постсоветской России.
Алексей был на гране отчаяния. Уже в который раз неумолимый рок вносил свои коррективы, нарушая прямолинейность движения к намеченной цели и путая найденные с таким трудом ориентиры. Как бы по инерции Алексей продолжал ходить на занятия в спортивный клуб и на подготовительные курсы в институт. А когда пришло время сдавать вступительные экзамены, успешно их сдал и стал студентом вечернего отделения кафедры информатики и компьютерного программирования. Но эти успехи не приносили Алексею удовлетворения. Очевидно, сломался тот хрупкий стерженек, который он сам в себе возродил и который оправдывал его действия и поступки.  В изменившихся условиях Алексею казалось, что его жизнь окончательно потеряла смысл.