Предательство. Главы 1 - 6

Козырев Г.И. Предательство. Социально-психологический роман. – М., 2007 – 2012.

События в романе разворачиваются в России в самый её трудный и драматический период – во второй половине 90-х годов прошлого века. Судьбы его героев тесно переплетены с судьбою российского народа, оказавшегося на историческом перепутье. Вместе с ним они переживают коллизии и тяготы «бандитского капитализма», нравственного разложения общества и трагедию двух чеченских войн.

Технический редактор -  Наталия Иконникова
Литературный редактор - Татьяна Репина
Художник - Светлана Киселёва



Предатели, как стая воронья,
Кружатся над истерзанной страною.
На фоне лжи, бесстыдства и вранья,
Они свой падший мир на нашем горе строят.
 
Они бьют в спину, чтоб не засветиться,
Когда страна и люди на краю.
Не по нужде, а просто чтоб нажиться,
За счет других, улучшив жизнь свою.

Но божий суд не внемлет звону злата --
За все душой придется заплатить.
Неотвратима за предательство расплата:
Им в горнем мире никогда уже не быть!

1. Сын

Алексей был на седьмом небе от счастья. Подумать только! Сегодня утром он стал отцом! Наташа родила ему сына. Как он ждал этого события, как надеялся, что у них с Наташей родится именно сын. Нет, Алексей не говорил ни Наташе, ни кому-то из близких, что  хочет непременно сына. Но с того самого дня, когда месяцев семь назад Наташа сообщила ему о том, что у них будет ребёнок, Алексей думал только о сыне. Как бы боясь сглазить, навредить волшебному таинству зарождения ребёнка, он гнал от себя эти мысли, но каждый день ожидания начинался с них.  И еще Алексей думал о том, что сына он непременно назовёт Серёжей. Вернее сказать, эти два слова – «сын» и «Серёжа» – в его сознании были неразрывно связаны и как бы отождествлялись, и на то были весьма веские причины. С этим именем в жизни Алексея были связаны и самые радостные, светлые дни и годы, и самые трагические часы и минуты, и самые тяжелые переживания…

…И вот теперь его мечта сбылась. Телефон, который Алексей безжалостно терзал всю ночь, набирая уже наизусть выученный номер роддома, наконец, принес ему долгожданное известие. Еще не совсем осознавая значение услышанных слов, он переспросил:
– Алло! Девушка, вы не ошиблись, действительно родился мальчик? Это вам звонит муж Кузнецовой Натальи, – для чего-то сообщил Алексей, как будто это уточнение могло повлиять на достоверность информации.
– Да вы не сомневайтесь, папаша, – с чуть заметной иронией ответил женский голос в трубке, – у нас все четко. Вот записано черным по белому: Кузнецова Наталья, шесть сорок утра, мальчик, вес – четыре сто, рост – пятьдесят  пять сантиметров. Так что еще раз примите мои поздравления.

Алексей смутно помнил, как выскочил из дома, как остановил машину, как покупал цветы и фрукты на рынке и как потом подъехал к роддому. Все это время в голове пульсировало единственное слово: сын! сын! сын!…
Люди, встречавшиеся Алексею в это утро, не всегда были с ним приветливыми и учтивыми (впрочем, как и всегда), но сегодня ничто и никто не могли испортить ему настроения. «Они просто не знают о том, что сегодня родился мой сын», – думал он с чувством определенного превосходства, прощая все и всем сразу.

Однако в приемной родильного отделения ощущение собственной значимости несколько поубавилось. К окошку выстроилась небольшая очередь посетителей, в основном мужчин, с цветами и передачами. Пришлось и Алексею занять очередь за коренастым, невысокого роста мужчиной с залысинами на коротко стриженой голове.
Передачи принимала полноватая женщина средних лет. На вопрос Алексея о том, как себя чувствует Кузнецова Наташа и новорожденный, ответила быстро и четко, как хорошо отлаженный автомат:
 – И мамаша, и ребенок в полном здравии.
В передачу он вложил поспешно написанную записку с первыми пришедшими на ум словами: «Люблю! Обожаю! Спасибо за сына. Теперь я отец – а это так здорово! Крепко целую. Навеки твой – Алексей. Да, чуть не забыл. Как послать телеграмму твоим? У меня нет адреса. Ещё раз целую и жду вашей выписки».
Алексей, сам не веря в положительный ответ, всё же спросил женщину, принимавшую передачу:
– А увидеть её никак нельзя?
– Отчего же нельзя, – обыденным голосом ответила женщина, – она в восьмой палате. Это со двора, третий этаж, четвёртое окно с правой стороны. Идите во двор и ждите, а я передам, чтобы её позвали к окну.
Куда идти, Алексей понял не сразу. Выйдя на улицу, свернул за угол и оказался в просторном дворе, засаженном клёнами и елями и покрытым густой, слегка пожухлой от солнца травой. Около здания, под окнами, трава была вытоптана. Здесь стояли человек восемь мужчин, в основном молодые люди, и три женщины. Очевидно, окна в палатах открывать не разрешали, и все,  стараясь, чтобы их услышали выглядывавшие в окна новоиспечённые мамы, громко кричали: «Валя, как самочувствие, как девочка». «Лена, тебе привет от мамы…». Но слышимость, видимо, была никудышная, поэтому слова «дублировались» усиленной жестикуляцией.
Алексей вычислил нужное ему окно и стал ждать. Через несколько минут в окне появилась Наташа. Она выглядела уставшей и измученной, но, несмотря на это, лицо отражало жизненную энергию, а глаза,  одновременно грустные и радостные, – познание сокровенных тайн бытия. Её утомлённый и светящийся облик чем-то напоминал лики святых, изображаемых на иконах, вглядываясь в которые мы пытаемся раскрыть для себя истоки и смысл жизни.
– Наташа…, – Алексей растерялся, не зная, что сказать, а сказать хотелось так много. По дороге в роддом он мысленно обращался к ней, повторяя самые нужные слова. Его переполняли чувства благодарности, нежности, жалости и любви к этой измученной бессонными ночами и муками родов молодой женщине, которая несколько часов назад стала матерью его сына. Но вместо заветных слов Алексей произнёс дежурные, пригодные на все случаи жизни фразы: «Как дела, как самочувствие…?»
Наташа помахала ему рукой и жестами стала показывать на ухо, давая понять, что ничего не слышит. Потом к ней подошла женщина в белом халате и что-то сказала. Наташа протянула ей свёрнутую конвертиком бумагу,  женщина приоткрыла форточку и бросила ее за окно. Алексей понял, что это записка, адресованная ему. Легкий листок отнесло ветерком в сторону, и Алексею пришлось его догонять. А когда он снова вернулся на прежнее место, откуда лучше всего просматривалось окно, Наташи уже не было. Видимо она неважно себя чувствовала, решил Алексей, вот медсестра и увела ее в палату.
Он ещё какое-то время постоял в неопределенности у окна.  Наташа больше не появлялась, и Алексей медленно побрел к выходу. Развернув листок, начал читать. «Алёшенька, миленький, у нас всё в порядке, и сынишка, и я чувствуем себя нормально. Пошли телеграмму моим. Адрес найдёшь в моём чемоданчике, что находится в гардеробе внизу. Твои  сынишка и Наташа». Он несколько раз перечитал записку и остановился в раздумье: «Что делать дальше?» Алексей вдруг вспомнил, что по рассказам его родителей, он и сам родился в этом самом девятнадцатом роддоме, и что когда-то, лет двадцать пять назад, его отец возможно так же стоял под этими окнами…
Спешить было некуда. На фирме, в которой Алексей работал, он накануне оформил недельный отпуск.
Чтобы доехать до метро, Алексей пошел на трамвайную остановку, которая находилась почти напротив церкви «Петра и Павла». В этой церкви более двадцати лет назад крестили годовалого Алексея, поэтому она казалась ему особенно близкой и таинственной. К тому же с этим крещением вышла особая, можно сказать, трагикомическая история. Отец Алексея на тот момент был ярым атеистом, а потому противником крещения. А бабушка Алёши по материнской линии – напротив, была очень даже богомольной женщиной. Она-то и организовала это самое крещение, причём втайне от отца. Вспоминая эту историю, десятки раз пересказанную ему родными, Алексей невольно улыбнулся.
На пути к дому,  в трамвае, а потом в метро, все мысли и чувства были там, в роддоме, за теми наглухо закрытыми окнами, в одном из которых стояла бледная, уставшая, но счастливая Наташа. Он уже представлял, как будет встречать Наташу и сынишку – Серёжу, когда их выпишут, как возьмёт на руки завёрнутый в одеяльце сопящий теплый комочек своей кровиночки…

2. Николай

В переходе между станциями «Третьяковская» и «Новокузнецкая» его взгляд невольно остановился на камуфляжной форме инвалида. Тот сидел в коляске и просил милостыню «на протезы». В последние годы переходы метро заполонили различного рода попрошайки. Были  среди них и «воины-интернационалисты», и «участники чеченской войны», и «беженцы» с малолетними детьми, и убогие старушки, и дородные дяденьки в церковных рясах, собиравшие на «храм», и многие другие.
В прессе и на телевидении неоднократно появлялись сообщения о том, что попрошайничество в Москве стало прибыльным бизнесом, и многие из тех, кто стоят и сидят в переходах с «протянутой рукой» далеко небедные люди, и что этот прибыльный бизнес организует и контролирует своя мафия. Поэтому Алексей довольно скептически относился к различного рода «попрошайкам». Не то, чтобы он вообще не подавал, но делал это выборочно и довольно редко. Исключение, как правило, составляли люди в камуфляжной форме. Он, конечно же, понимал, что и проходимцы могут носить такую форму, но совесть не позволяла ему пройти мимо.
Алексей нащупал в кармане несколько рублей мелочью и поспешно положил их в плоскую картонную коробочку, привычно отметив про себя характер ранения и степень увечья. Одна нога отсутствовала почти до колена, у второй не хватало полступни вместе со всеми пальцами, на левой руке изуродована кисть и отсутствуют два пальца, лицо посечено осколками. «Наверняка подорвался на мине», – сделал заключение Алексей. Он уже отошел от инвалидной коляски, когда что-то знакомое почудилось ему в облике искалеченного молодого человека и заставило остановиться. Алексей на секунду замер и повернул назад. Вглядевшись повнимательнее в лицо инвалида, он неуверенно произнёс:
- Николай…Мышляев…Ты ли это?
Погруженный в себя инвалид, видимо, не замечал всего, что происходит вокруг. На оклик встрепенулся и, посмотрев на Алексея, радостно, но с иронией ответил:
- А, «зёма»… Любитель женских фотокарточек… Забыл как тебя величать… Кузнецов, кажется?…
- Да, да! Я Алексей, Кузнецов, вспомнил?!
- А то, как же, конечно, помню. Рад тебя видеть в полном здравии. А я вот, видишь…, - Николай сделал жест правой здоровой рукой, подняв её к лицу и плавно опустив до ног, как бы показывая свои увечья, - не уберегся. Вот такие,  «зёма»,  дела.
Алексей вдруг вспомнил, каким был Николай раньше, когда тот приносил ему в больничную палату копию фотокарточки с изображением двух девушек-снайперов, и проникся жалостью и состраданием к этому бывшему красавцу, весельчаку и добродушному парню. Алексею захотелось сделать что-то хорошее этому почти незнакомому, но, в силу сложившихся обстоятельств, ставшему ему близким человеку.
- Слушай, поехали ко мне в гости, - сказал Алексей решительно, - здесь недалеко, до станции «Царицыно».
- Нет, не могу. Я же не просто так здесь… сам по себе…, - пытался найти нужные слова для объяснения Николай. – Короче, это моя работа, и у меня тоже есть план, который надо выполнять, и своя отчётность. Да и покидать рабочее место, как говорится, чревато…
- Я помогу тебе с выполнением плана и постараюсь уладить…, - Алексей не мог ещё представить, что надо уладить, какие могут возникнуть проблемы у Николая, если он покинет своё, как он выразился «рабочее место»…. - Ну, в общем, я постараюсь всё уладить. Понимаешь, у меня сегодня радостный день. Можно сказать праздник. Жена родила мне сына, и я стал отцом. Понимаешь? Есть повод расслабиться. Да и за встречу не мешало бы выпить.
Николай помолчал, осмысливая предложение и доводы Алексея, а потом, видимо что-то решив, заговорил:
- Сын говоришь? Это здорово. Поздравляю. Рад за тебя. Дочка тоже неплохо, но для отца сын, несомненно, лучше. Я тоже мечтал о сыне, да вот… пока не складывается …
Алексей почувствовал, что уже не может оставить Николая здесь в метро одного со своей бедой, и решил всё-таки зазвать его к себе. Посидеть, поговорить, дать ему возможность излить душу, да и высказаться самому, а если получится, то чем-то помочь.
- Коля, я тебя очень прошу, поехали ко мне. Нам обязательно надо поговорить. А твои проблемы с «рабочим местом» я потом улажу.
- А, была - не была. Короче, «зёма», кати меня к себе.
Уже в подъезде своего дома Алексей осознал, насколько не приспособлены наши российские дома для инвалидных колясок. Ему стоило немалых усилий затянуть коляску с отнюдь нелёгким Николаем на площадку с лифтом. «А если бы он жил в пятиэтажке, где нет лифта, да к тому же на четвёртом или пятом этаже. Тогда как? – подумал Алексей и сам же ответил, тогда инвалид-колясочник становится пожизненным узником в своей квартире. А сколько сейчас по всей России таких невольных узников». В доме, где жил Алексей, грузового лифта не было, а в обычный коляска въезжать не хотела. Только приложив недюжинное усилие, ему удалось буквально втрамбовать коляску в лифт.
- Вот видишь, «зёма», сколько со мною хлопот. Но раз вызвался, то терпи, - назидательно заключил Николай, когда они уже оказались в лифте. Я ведь и сам ходить могу. Левая нога у меня почти здоровая, только пальчики отшибло. Да вот костылей с собой нет. Их у меня забирают, когда я спускаюсь в метро, чтобы не смущали подающих, и ещё, чтобы я не мог бегать в самоволку.
- Как в самоволку? - не понял Алексей.
- Ну… как тебе объяснить попроще. Понимаешь, на костылях я могу пойти в палатку или в магазин и потратить часть собранных денежек на себя. Купить, например, какой-нибудь жратвы, взять чекушечку водочки или бутылочку-другую пивка. А по условиям моего контракта этого делать не положено. Поэтому все средства моего, так сказать, индивидуального передвижения изымаются, чтобы не было соблазна. Вот я и сижу целый день как скупой рыцарь. Деньги есть, а тратить не моги.
- Какой контракт? Я что-то не пойму…
Лифт уже давно остановился. Двери открылись в ожидании, когда пассажиры покинут кабину.
- Ладно, «зёма», давай вытаскивай меня отсюда. Ты, я вижу, не в курсе,  а понять это без стакана трудно. Потом объясню…
Алексей и Николай сидели в уютных креслах за журнальным столиком, стоявшим посредине комнаты. Столик был заставлен наспех собранной Алексеем закуской, бутылками с фруктовой водой и водкой. В центре дымилась сковорода с яичницей. Алексей налил в хрустальные стопки «Кубанскую» водку, а в раскрашенные ярко-красными розами высокие тонкостенные стаканы фруктовую воду.
- Ну что, давай за нашу встречу, - предложил он Николаю, поднимая свою стопку.
- А может за сына?
- За сына мы выпьем обязательно, но первую я предлагаю за встречу.
- Ну, ладно, давай за встречу, - согласился Николай.
Закусывая выпитую водку свежими овощами и яичницей, Николай с нескрываемым интересом рассматривал комнату. Наконец он не выдержал и сказал с явным одобрением.
- А ты, я вижу, не хило устроился. Квартирка как картинка.
- Это моя жена, Наталья, постаралась, - не без гордости пояснил Алексей. - Уж больно она любит, чтобы в квартире было уютно и красиво.
В старенькой однокомнатной квартире, в которую Алексей и Наташа вселились вскоре после свадьбы, когда-то проживала Алёшина бабушка. Стараниями Наташи порядком обветшавшее жильё превратилось в уютный, комфортный уголок, резко контрастировавший с запущенным подъездом дома. Наташа сама подбирала и покупала обои, шторы, линолеум, плитку для ванной и кухни и другие необходимые для основательного ремонта материалы. Когда всё было закуплено, а старая мебель из квартиры перекочевала частично на свалку, частично на дачу к Алёшиным родителям, Наташа наняла рабочих – двух женщин и одного мужчину примерно сорока-сорокапятилетнего возраста. Она объяснила Алексею, что это её земляки, приехавшие в Москву на заработки, и что они рады любой работе, поэтому ремонт квартиры обойдется, по столичным меркам, очень дёшево. Также тщательно, можно сказать скрупулёзно, Наташа подбирала мебель для их квартиры. Она объездила десятки мебельных магазинов и салонов пока не нашла то, что, на её взгляд, было нужно. Раздвижной диван, два удобных кресла, журнальный столик с изящно изогнутыми резными ножками, платяной шкаф, сервант, книжный шкаф с выдвижным столиком для письма – всё это удачным образом вписалось в общий интерьер шестнадцатиметровой жилой комнаты и создавало обстановку удобства и уюта.
То же можно было сказать и про кухню, ванную, туалет и прихожую. Правда здесь доминировала функциональная рациональность – почти все вещи и предметы, соответствуя самому изысканному вкусу, имели практическое предназначение,
- Повезло тебе с женой. И из квартиры сделала конфетку и сына тебе родила. Чего еще надо?
– Если по честному, то в этом плане мне грех жаловаться. А сын – так это просто подарок судьбы. Я по-настоящему счастлив сегодня, – немного расслабившись, Алексей уже не пытался скрыть своей радости. Хотя ему было немного неловко демонстрировать свое состояние перед сослуживцем, у которого, видимо, судьба сложилась не совсем удачно.
– Ну, а теперь выпьем за сына, – предложил Николай.
– За сына, – вдохновенно поддержал Алексей.
Немного подкрепившись уже остывшей яичницей, Николай спросил:
– Имя то сыну уже подобрал или ещё думаешь? Говорят, в жизни человека многое зависит от того, какое ему дали имя. К примеру, назовешь ребенка Орлом, то и по жизни он будет стремиться летать красивой и гордой птицей, как бы стараясь оправдать свое имя. А назовёшь Вороной, то и жизнь сложится соответственно – будет этот ребенок всю жизнь каркать и делать мелкие пакости окружающим. Хотя сама по себе ворона птица умная и хитрая – своего никогда не упустит.
– Ну, ты и загнул. Послушать тебя, то получается так: назовешь ягненка волком, и из него вырастет волк. Так что ли?
– Я не про животных и птиц. Они все от рождения уже готовы к своей животной жизни. Цыпленок, как его не называй и не воспитывай – всё одно станет курицей. Так же и другие животные. А человек рождается ни к чему не приспособленный. Его всему обучать надо как бы заново. Поэтому, если он попадет в волчью стаю, то будет, как Маугли, с волками кости грызть, а попадет к баранам, или назовут его бараньим именем, то он, в конце концов, заблеет и начнет травку щипать. Поэтому называть детей своих надо достойными именами и обращаться уважительно. Это я вычитал в одной интересной книжке про имена, забыл, как она называется.
– В этом я с тобой согласен. Человеческое достоинство в одночасье не приобретешь. Наверное, и от имени здесь что-то зависит, но, я думаю, больше от воспитания и от среды, в которой человек живет. А что касается моего сына, то имя ему было определено задолго до рождения. Я, как только узнал, что моя Наташа беременна, сразу решил: если родится сын,  назову его Сережей.
– Ну что ж, очень даже приличное имя. Но только почему именно Сережей? Есть какие-то причины, или тебе просто нравится это имя? – продолжал допытываться Николай.
Очевидно, под впечатлением недавно прочитанной книги про имена, он был готов обсуждать эту тему до бесконечности.
– Само имя мне нравится однозначно. Но причина в том, – Алексей замолчал, раздумывая: стоит или не стоит рассказывать, в общем-то, случайному собеседнику о своём, сокровенном. Потом, видимо решившись, продолжал:
- Друга моего Серёгой звали. Мы с ним вместе росли почти с пелёнок. Как познакомились в детском садике, так до самой его гибели не разлучались. А погиб он можно сказать из-за меня.
– Как из-за тебя? – вырвалось у Николая.
– Прямой моей вины в его гибели вроде бы и нет, а если рассуждать по совести, то получается, что погиб он все же из-за меня…

3. Засада

Стояли жаркие августовские дни. Шел седьмой месяц кровопролитной войны. Чеченские боевики были выбиты из равнинной части Чечни в горные районы. Командиры говорили о скорой победе и завершении войны, в войсках оживленно обсуждали приближающиеся перемены. Но тут откуда-то «сверху» поступила команда о прекращении боевых действий. Многие военные подразделения получили приказ оставить стратегически важные позиции, только накануне захваченные ценой немалых потерь. В средствах массовой информации заговорили о необходимости проведения переговоров с боевиками, а в войсках предвкушение скорой победы сменило состояние неопределенности, непонимания сути происходящего и обиды за напрасные жертвы.

В один из тех дней старший лейтенант Смагин, командир разведгруппы, в составе которой  находились Алексей Кузнецов и Сергей Коваль, получил приказ из штаба дивизии произвести разведку определенного участка прилегающей местности. Вышли рано утром, нестройной колонной, выдвинув вперед трех разведчиков. Дорога, петляя между оврагами и косогорами, поросшими мелким кустарником, упиралась в горную гряду. До обозначенного места оставалось еще полпути, когда разведгруппа оказалась на открытой местности и со стороны гор раздались выстрелы, в считанные секунды сменившиеся шквальным огнем.  Солдаты заметались между взрывающимися снарядами, пытаясь найти укрытие. Старший лейтенант Смагин успел крикнуть: «Ребята! В укрытие! Занять оборону!» и тут же рухнул от попавших в него пуль и осколков. Нападение боевиков было настолько неожиданным, что в первые минуты ни о каком организованном сопротивлении не могло идти и речи.
Огонь стих также внезапно, как и начался. На изуродованном от взрывов бархате травы и на дороге остались лежать убитые и раненые солдаты. Кто-то стонал, кто-то пытался ползти. Бойцы, сумевшие занять оборону в небольшом овражке, терзали рацию, пытаясь вызвать подкрепление. И тут со стороны высотки «заговорили» снайперы. Они били по всему, что шевелилось, включая раненых и мёртвых. Один,  видимо контуженый, солдат, обхватив голову руками, поднялся во весь рост и тут же упал, сраженный пулей. С каждым снайперским выстрелом кто-то из стонущих или шевелящихся бойцов замолкал навсегда. Снайперы били без промаха.
Алексей лежал на животе у дымившейся от взрыва воронки. Он не чувствовал своего тела, лишь в уши проникал непонятный, щемящий звук.  Мелкой дробью он бил по перепонкам и тысячами иголок впивался в мозг. Алексей закрыл уши руками, но звук не проходил. «Контузия», – почему-то со спокойной обреченностью заключил Алексей.
Через некоторое время шум в голове немного стих, и ноющей болью дало знать о себе тело. Боль была везде – в ногах, в животе и в груди. Вдобавок ко всему в плечо впился оказавшийся под ним острый камень. Алексей попытался отодвинуться. И в ту же секунду снайперская пуля обожгла ему левый висок. В глазах потемнело. Алексей уткнулся лицом в траву. «А вот теперь – конец», – пронеслась в угасающем сознании мысль.
Чеченские боевики выбрали для засады весьма выгодные для себя позиции. Кроме того, на их стороне был фактор внезапности. Видимо, они рассчитывали на то, что уже в первые минуты боя разведгруппа будет полностью уничтожена. Но детально разработанный боевиками сценарий драмы был нарушен. Группа бойцов, которым каким-то чудом удалось выйти из-под зоны шквального огня и закрепиться в небольшом овражке, оказалась недосягаемой для прямых попаданий пуль противника. А открытое пространство, отделявшее  боевиков от места, где закрепились разведчики, стало для них зоной смерти. Чтобы быстрее довершить разгром разведгруппы, боевики пытались атаковать. Но как только они, покинув свои укрытия, выходили на равнинную местность, их встречал прицельный огонь. Сделав две  безуспешные попытки и потеряв несколько человек убитыми и тяжело ранеными, боевики сменили тактику. Сконцентрировав всю мощь своих миномётов и гранатомётов, они буквально вспахали занимаемый разведчиками овраг и прилегавшую к нему территорию, уверенные, что после такой бомбёжки ни одной живой души не останется.
После короткого затишья боевики тремя группами по пять-шесть человек с трёх сторон стали приближаться к ещё дымившемуся оврагу. Дойдя почти до середины открытого пространства, остановились. Шедший впереди средней группы бородатый, одетый в камуфляжную форму и обвешанный подсумками с боеприпасами боевик что-то сказал по-чеченски своим. Потом вытащил из подсумка гранату, выдернул чеку и замахнулся в сторону оврага, видимо, для «контрольного выстрела». Но как только бородач поднял правую руку с гранатой вверх, короткая очередь из автомата сразила его. Он обмяк и стал заваливаться на  бок. Граната взорвалась у него в руке, сразив ещё двух, шедших за ним боевиков. И в тот же миг со стороны оврага застрочили автоматы. Разведчики, экономя патроны, стреляли короткими, но губительными для врага очередями. По два-три человека из каждой группы наступавших остались лежать на месте. Уцелевшие залегли и, отстреливаясь, стали отползать. От неминуемой гибели их спасло только то, что оставшиеся на своих позициях боевики вступили в перестрелку.
Снова короткое затишье. И снова на участке,  где волей судьбы или в результате чьей-то подлости оказались разведчики, «заработали» пули снайпера. Чеченские боевики больше не стреляли из миномётов и гранатомётов, видимо у них кончились снаряды. На их позициях наблюдалось какое-то оживление. Либо они готовились к новой атаке, либо решили дождаться темноты и под покровом ночи добить оставшихся в живых.

Сознание и нестерпимая боль вернулись к Алексею одновременно.  Алексей шевельнулся и невольно застонал от боли. Потом он тысячи раз проклинал себя за эту слабость.
Кроме Алексея живых и способных держать оружие оставалось четверо. Среди них и верный друг Алексея, сержант Сергей Коваль. До этого момента он, как и другие, находившиеся в овраге бойцы, считали Алексея мёртвым. «Алешка, жив…, жив… Я сейчас…, сейчас…», – Сергей рванулся к краю оврага, чтобы вытащить раненого друга из зоны обстрела. «Ты куда, дурила… И сам погибнешь, и другу не поможешь», – пытались остановить его бойцы. Но сержант Коваль стоял на своём. «Ладно не пори горячки… Давай действовать с умом», – согласились все, предлагая Сергею вначале оценить ситуацию.
Расчет бойцов был основан на том, что боевики, решая внутренние проблемы, уже почти не обращали внимания на позиции разведчиков. Да в этом и не было необходимости. Одного снайпера было вполне достаточно, чтобы держать оставшихся в живых в постоянном напряжении. Поэтому надо было только «нейтрализовать» снайпера.
Сержант Коваль попросил своих товарищей рассредоточиться и одиночными выстрелами сразу из нескольких мест отвлечь внимание невидимого снайпера. А сам, выбрав подходящий момент, предпринял отчаянный бросок в сторону лежавшего невдалеке Алексея.
Алексей услышал выстрелы со стороны оврага и уже через минуту- другую почувствовал, как кто-то спешно перевернул его на спину и поволок в сторону. Тяжелое израненное тело волочилось по земле, повторяя неровности поверхности. Голова, как резиновый мяч, подпрыгивала на кочках, и от нестерпимой боли Алексей не мог даже открыть глаза, чтобы посмотреть на своего спасителя. Но он чувствовал нутром, он был просто уверен, что это Серёга Коваль, рискуя своей жизнью, борется за его, Алёшкину, жизнь.
Сергей сумел под прицельным снайперским огнём дотащить Алексея до края оврага и уже стал спускать его вниз, но в этот момент, когда казалось, что самое худшее уже позади, снайперская пуля попала сержанту точно в левый висок. Сергей как подкошенный упал на бесчувственное, но ещё живое тело Алексея, и они медленно сползли на дно оврага. Сергей продолжал крепко удерживать Алексея одной рукой за ремень, а другой за воротник гимнастёрки. Серёжина голова покоилась на груди друга. Из пулевого отверстия на виске стекала струйка тёмной крови, смешиваясь с кровью друга. Так они и продолжали лежать вместе, два бойца, два друга, два неразлучных товарища, пока не подоспела подмога.
Алексея перевязали и отправили в санчасть, а Сергею помощь уже не понадобилась.

4. Серёжа

Вся жизнь Алексея делилась как бы на две части: первая – когда Серёжа был рядом с ним, и они были неразлучны; вторая – когда Серёжи не стало, и Алексею пришлось учиться жить без него. Первую часть жизни Алексей воспринимал как подарок судьбы, вторую – как наказание за свою вину, которую он никак не мог искупить…
С рождением сына, думал Алексей, что-то должно измениться в его жизни. Отныне Серёжа снова будет с ним. Алексей, конечно же, понимал, что заменить друга невозможно. Но сын, названный его именем, давал хоть какую то надежду на то, что отныне наступит новый, более светлый период в его жизни…
Познакомились они в детском саду, куда Алёшу привела мама. Тогда им было по три годика, и сам Алёша смутно помнил, как состоялась их первая встреча. Позже мама рассказывала, что когда она в сопровождении воспитательницы детского сада ввела застенчивого, державшегося за руку Алёшу в комнату, наполненную детьми и игрушками, к ним подбежал вихрастый светловолосый крепыш в темно-синем комбинезончике и, не переводя дыхания, бойко спросил: «Тебя как зовут?»
Алёша смутился и ещё крепче вцепился в мамину руку. Но потом он всё же немного оправился от внезапного вопроса и чуть слышно пролепетал: «Меня зовут Алёса».
- А я Селёза, - также как и Алёша не выговаривая некоторые буквы, сказал подбежавший  мальчик.
- Давай будем вместе иглать в пазальников. Смотли, какая у меня пазалная масына, - предложил Алёше новый знакомый.
 С того самого дня они уже вместе играли и в «пожарников», и в «скорую помощь», и в «спасателей», и в другие разные игры. Вскоре Алёша и Серёжа так сдружились, что просто не могли друг без друга. И когда один из них болел или по каким-то другим причинам не ходил в садик, то и другой не хотел туда идти. Алёша в таких случаях даже симулировал болезнь: чихал, кашлял, жаловался на боль в животе или голове. Иногда эти детские хитрости ему удавались, и его оставляли дома.
Из тех самых ранних детских лет Алёше запомнился один эпизод. Как-то он предложил Серёже поиграть в войну. Серёжа ответил, что он не хочет играть в войну, потому что на войне убивают людей, а потом другие из-за этого плачут.
– Моего дедушку убили на войне, и бабушка, когда вспоминает о нём,  начинает плакать, а мне её очень жалко. Я не хочу, чтобы кого-то убивали, даже понарошку.
Когда пришла пора идти ребятам в школу, их мамы позаботились о том, чтобы Алёша и Серёжа попали в один класс. И в школе они продолжали дружить и большую часть свободного времени проводили вместе. Временами и у Алёши, и у Серёжи появлялись новые друзья-приятели и разные увлечения, но они не могли надолго разъединить друзей.
Родители Алёши и Серёжи старались воспитать их разносторонне развитыми людьми (в духе того, ещё советского времени) и по этой причине записывали своих детей в различные кружки и секции, которых в то время в городе было немало, и все они были каждому доступны.
В первом и во втором классе ребята посещали кружок «Юный мастер», который располагался прямо в их дворе при ЖЭКе. Там Алёша и Серёжа учились выпиливать, выстругивать и разрисовывать различные  нужные поделки: скалки, шкатулки, подсвечники и прочее. Но скоро им это надоело, и ребята увлеклись плаванием.
Тренер по плаванию сам пришел к ним в класс, отобрал нескольких наиболее физически развитых ребят и предложил им заниматься у него в бассейне «Динамо». Возможно, из Алёши и Серёжи получились бы неплохие спортсмены-пловцы. Через два года занятий ребята показывали хорошие результаты и уже участвовали в нескольких важных соревнованиях. Но тут произошел случай, который запомнился Алёше на всю жизнь…
Уже в тот момент, когда тренер по плаванию отбирал себе в группу наиболее подходящих ребят из класса, Алёша почувствовал, что совершается какая-то несправедливость по отношению к тем ребятам, которые тоже хотели заниматься плаванием, но не подошли по своим физическим данным. «Выбракованные» ребята были обижены, хотя и старались не подавать вида. В душе Алёши боролись два чувства: одно – это гордость за то, что именно его и Серёжу тренер отобрал для занятий плаванием, другое – это ощущение неловкости перед одноклассниками и внутреннего протеста против несправедливого действия тренера. Еще Алёше была неприятна и в чём-то унизительна сама процедура отбора будущих пловцов. Тренер ощупывал и осматривал ребят, как продающийся товар. Всё это чем-то напоминало Алёше сценку, запечатленную в учебнике истории. Красочная иллюстрация называлась «Невольничий рынок в Древнем Риме». На этой картинке покупатели рабов также тщательно осматривали и ощупывали «товар», чтобы не прогадать.
Суть же произошедшего случая состояла в следующем. Однажды Алёша заболел ветрянкой и почти месяц не ходил на тренировки. Когда он  появился в бассейне, то справиться с прежней нагрузкой сразу не смог и показал результаты значительно хуже тех, которые были до болезни. Тренер готовил ребят к каким-то крупным соревнованиям и, видимо, рассчитывал на Алёшу как на одного из лучших своих питомцев. Теперь он был очень не доволен плохой физической формой Алёши. Накануне отборочных заплывов тренер устроил Алёше настоящий разнос: «Ты ходишь  в бассейн не заниматься, а отдыхать… Учти, если на отборочных соревнованиях не покажешь лучшее время, можешь здесь больше не показываться».  Всё это было сказано в присутствии других ребят и в довольно грубой форме.
Алёше было горько и обидно, и почему-то стыдно. Он чувствовал себя виноватым и перед тренером, и перед ребятами, с которыми вместе тренировался, и перед своим другом Серёжей. А ещё Алёша чувствовал, что тренер не прав в своих упрёках: ведь он старается изо всех сил, но из-за болезни пока у него не всё получается.
Сережа, очевидно, разделял Алёшины чувства и переживал за друга. По дороге домой он сказал:
- Знаешь что, давай больше не будем ходить на тренировки. Надоел мне этот Виктор Петрович со своими показателями. Бегает с секундомером целый день. За каждую секунду готов разорвать любого.
Алёша ничего не ответил. Ему просто не хотелось говорить, да он и не знал, что сказать. Но через два дня после уроков Алёша сам напомнил Серёже, что сегодня в 16 часов им надо быть в бассейне на отборочных соревнованиях.
Детали отборочных соревнований Алёша почти не запомнил. В памяти отложилась обстановка общей суеты и нервозности. Тренер бегал и кричал на ребят больше обычного. А ребята старались показать нужные результаты, чтобы попасть в списки участников предстоящего крупного соревнования. Алёша тоже старался, не жалея сил, и по итогам нескольких заплывов попал в группу сильнейших. Тренер был доволен. Особенно он радовался тому, как плавает Алёша, и после одного из заплывов подвел итог:
- Ну, вот видишь, можешь, если захочешь. Только надо держать тебя в строгости, не давать расслабляться и сачковать, - и самодовольно засмеялся.
Финальный заплыв Алёша проплыл как в тумане. Ему казалось, что это не он, а какой-то механический робот машет руками и ногами, подминая под себя и с силой рассекая воду. А он, Алёша, наблюдает за этим со стороны и управляет роботом на расстоянии. Он не чувствовал ни рук, ни ног, только в голове стучала одна и та же мысль: «быстрее, быстрее, быстрее…».
В финальном заплыве Алёша показал лучшее время в своей подгруппе и был включен в списки участников предстоящего соревнования. Спортивные показатели Серёжи также оказались одними из лучших, и он тоже попал в зачетные списки.
Но последствия болезни и непомерные нагрузки, которые пришлось испытать Алёше в ходе отборочных соревнований, не прошли бесследно. На следующее утро он лежал в постели с высокой температурой. Принимать участие в соревнованиях Алёша уже не мог, да и не хотел. Что-то произошло с ним такое, от чего вся эта подготовка к соревнованиям, вся суета, связанная с ней, ему уже казались несущественными, мелочными. Несмотря на свою болезнь и высокую температуру, он испытывал чувство просветления и облегчения от того, что он уже не зависит от властолюбивого и несправедливого тренера. Ему было только стыда за то, что он так долго терпел эту самую несправедливость и унижение.
 Серёжа после школы зашел проведать друга. После нескольких дежурных фраз о «делах» и самочувствии он вдруг заявил:
- Лёха, я больше на плавание ходить не буду. И на соревнование не поеду. Этого Виктора Петровича я просто больше видеть не могу. Нехороший он, нечестный человек. Да и заниматься плаванием мне уже надоело, - говоря последние фразы, Серёжа отвёл глаза в сторону, и Алёша почувствовал, что его друг лукавит.
Он пытался уговорить Серёжу, чтобы тот принял участие в соревнованиях, ведь было затрачено столько сил на подготовку. Сам тренер несколько раз звонил Серёже домой и уговаривал его продолжить занятия и подготовку к соревнованиям. Но всё было тщетно. Серёжа был непреклонен.
Алексей понимал, что Сережа своим отказом пытается защитить своего, несправедливо обиженного друга, то есть его, и наказать обидчика. И ради этого Серёжа без колебания принёс в жертву свои интересы и спортивные амбиции. Поэтому Алёша, с одной стороны, был расстроен тем, что из-за него Серёжа перестал ходить в бассейн, а с другой, гордился поступком своего друга и был благодарен ему за поддержку. Но вместе с тем он много раз задавал себе беспокоивший его вновь и вновь вопрос: «А смог бы он, Алексей, совершить ради своего друга подобный поступок?» Но однозначно и честно ответить на этот вопрос он не мог, и от этого ему было как-то не по себе. Алексей немного успокоился лишь тогда, когда пришел к выводу, что однозначного ответа на такой сложный вопрос быть не может. Очевидно, надо самому побывать в подобной ситуации, и тогда ответ определится сам собой.

5. Снайперы

…О том, как складывались события того рокового дня, и как он закончился, Алексей узнал из рассказов сослуживцев уже в санчасти, где он с другими ранеными ожидал отправления в госпиталь.
У чеченских боевиков всё было рассчитано до мелочей. Быстрая и внезапная атака позволила решить основную задачу – практически уничтожить группу разведчиков, а заранее подготовленный маршрут отступления сводил к минимуму собственные потери. Но полностью уничтожить разведгруппу боевикам не удалось. Подошедшие на помощь БТЭры блокировали отступление слева и справа, заставив боевиков вновь взяться за оружие и с боем пробиваться из окружения.  Подобрав раненых и убитых, они начали спешно отходить в сторону ущелья. Исход операции довершил российский вертолёт. Он появился внезапно и своим огнём отрезал путь отступающим боевикам. Трое раненых боевиков попали в плен, а среди убитых оказалась одна женщина.
Лёжа на кровати, Алексей слушал сослуживцев как сторонний наблюдатель. Его контуженное и обескровленное тело находилось в какой-то защитной оболочке. Все острые, возможно, смертельные стрелы событий, фактов, эмоций и воспоминаний не могли добить, растоптать, уничтожить израненный, беззащитный организм. Сама тень забвения и отчуждения -  спутница смерти и времени - встала на его защиту. И только память, как не выключенная фотокамера, продолжала фиксировать всё  услышанное и увиденное, чтобы потом воспроизвести, домыслить, дорисовать пережитые события, прокручивая их мысленно сотни и тысячи раз.
В палате, где лежал Алексей, и слушатели, и рассказчики были сильно возбуждены. Не смотря на то, что за время войны случались много жестоких и трагических событий, факт расстрела снайперами наших раненых бойцов, вызывал у всех особое негодование. «Изверги», «бездушные мясники», «головорезы», «да просто нелюди», – звучали с коек рассерженные определения, дополняемые матом.
В разгар обсуждения гибели разведроты в палату для осмотра раненых вошел военврач капитан Истомин. Он был в курсе событий прошедшего боя и знал настроение солдат по поводу случившегося. Услышав очередное резкое высказывание в адрес чеченцев, он вдруг вступил в диалог:
- Нелюди, говорите, головорезы?… Возможно среди них есть и те, и другие. Негодяи и подонки попадаются среди разных народов. Но знаете, что рассказал один раненый чеченец? Кстати, они все трое лежат в соседней палате. Так, вот он говорил, что в том бою снайперами были две девчонки – молдаванка и украинка. Сейчас, говорят, в каждой группе боевиков есть такие, как они: из Прибалтики, из Молдовы, Украины и других мест. В Чечню они приезжают подзаработать, а то и просто ради спортивного интереса или острых ощущений. Большинство из них спортсменки-биатлонистки. Вот и выходит, что раненых добивали не чеченцы. Хотя и они тоже не ангелы. Ещё чеченец сказал, что мы русские, за деньги уничтожим друг друга сами. Засада на разведгруппу  готовилась по наводке одного из российских военных. «Вы, - говорит чеченец, - сами себе большие враги, чем кто-либо другой. Посылаете пацанов в ад и ещё  кого-то обвиняете». Еще много он чего сказал, о чем говорить мне не положено», – капитан замолчал. Потом сделал паузу, тяжело вздохнул и продолжал:
– Вот такие-то дела, братцы. Кто здесь виноват больше, а кто меньше – одному богу известно. Я уж и не говорю: «Зачем мы здесь?», – и по нему видно было, что он что-то не договаривает, хотя и у него, видимо, наболело.
Врач встал с больничной койки, на край которой присел во время беседы, и устало пошел к выходу. Но у самого порога остановился и продолжил, как бы между прочим:
- Еще чеченец говорил, что снайпер-молдаванка погибла в начале боя от шальной пули, а вторая мстила за смерть подруги. Так что все добитые раненые – и старший лейтенант  Смагин, и сержант Коваль и другие ребята –  на совести той, что сумела уйти из окружения. Так что можно ждать продолжения…
Врач не стал договаривать, но всем и так было понятно, на какое продолжение он намекал. В палате воцарилась тишина. Слова военврача как бы перекрыли русло, по которому тёк бурный поток негодований и возмущений, направленных на чеченцев. И вдруг этот поток остановился, как вода, наткнувшись на плотину, прекращает свое движение. Но это было лишь видимое затишье. Гнев и возмущение накапливали силы, давили на плотину и искали себе новый выход, новое русло… Наконец один из раненых не выдержал и надрывно прошипел:
- С-с-стервы… Это ж надо – беспомощных ребят как в тире добивать…Эх, попалась бы мне эта сучка, что осталась живой…

6. Фотография

На следующий день в палату забежал Николай Гуськов, которого все звали просто Гусек. Ребят уже готовили к отправке в госпиталь, и он зашел проститься.
- Последние новости с боевых позиций слыхали? – начал он после короткого приветствия и, не дожидаясь ответа, продолжил, – Когда убитую девицу, ну ту снайпершу, будь она неладна, обыскали, то нашли в нагрудном кармане фотографию. А на ней – две девушки в защитных комбинезонах и в беретках, стоят в обнимку и улыбаются, стервы… Одна, что слева и пониже – та самая убитая. А вот вторая – наверное та, что сумела уйти с боевиками. На обратной стороне фотки надпись: «Не забудем дружбу боевую», и, чуть пониже –  «Белка и Стрелка».  Это у них кликухи такие, чтобы настоящих имён и фамилий никто не знал. Ведь они здесь наёмники, нелегалы, – пояснил Гуськов.
Один из раненых злобно выругался:
– Посмотреть бы на этих сучек, да не на фото, а на живых. Заглянуть бы им в глаза и спросить, какая нечисть их породила?
– Ну, одной глаза уже навек закрыли,  – снова заговорил Гуськов, –  а вот той, что ещё бегает по горам с винтовкой и отстреливает наших ребят, можешь заглянуть, если догонишь, – закончил он с горькой иронией.
Алексей лежал и молча слушал. Он был слишком слаб для таких разговоров. Каждое сказанное им слово, каждое движение вызывали боль в израненном теле. Но тут он не сдержался и заговорил слабым голосом:
- Гусёк, а ты это фото видел? Где оно сейчас?
- Нет, не видел, да и на что мне оно? Я свататься к этой стерве не собираюсь. А вот ребята говорили, что сразу после боя эту фотокарточку вместе с другими трофейными документами привезли в штаб батальона. Там с неё сняли копию, ну в общем перефотографировали, а потом отправили куда-то «наверх».
– Мне бы взглянуть на это фото, – превозмогая боль, проговорил Алексей.
– Ну, если тебе так хочется взглянуть на  ангелов смерти, то для тебя я могу достать их изображение, – заверил Алексея Гуськов и продолжал, – Штабной писарь, ефрейтор Лапин, мой хороший приятель. Он этих фотографий может распечатать хоть дюжину. Это ведь не какой-то секретный документ, а так себе, дополнительная улика для особого отдела и для прессы.
– Очень тебя прошу, Гусёк, достань фото, если можешь, – уже еле слышно прошептал Алексей и закрыл глаза в очередном забытье.
Гуськов сдержал своё слово. Обещанная  фотография догнала Алексея уже в госпитале, когда первые кризисные дни после ранения и контузии миновали, и он стал приходить в себя. Фотокарточку привёз Николай Мышляев, водитель санитарной машины, которая курсировала между госпиталем и передовой. Это был высокий и симпатичный блондин с голубыми глазами и с ефрейторскими нашивками на погонах. В статной фигуре ефрейтора чувствовалась недюжинная сила, а видимая небрежность в ношении военной формы лишь подчёркивала изысканность вкуса красавца.
Алексей невольно залюбовался вошедшим в палату ефрейтором. Лично знакомы они не были, но Алексей знал его заочно по рассказам сослуживцев. В разговорах не раз звучало, что водитель «санитарки» пользуется большим успехом у слабого пола, и  девушки, его поклонницы, буквально заваливают его любовными письмами.
– Который тут из вас сержант Кузнецов? – спросил ефрейтор, остановившись у самой двери палаты.
Алексей, занятый своими мыслями, не сразу услышал, что обращаются к нему.
– Леха, к тебе пришли, – отозвался на голос сосед и, повернувшись к Николаю, указал на Алексея.
- Ну, здорово, «зёма» – обратился как к своему давнему приятелю Николай, присаживаясь на краешек кровати.  Видно было, что ефрейтор в любой обстановке чувствовал себя уверенно,  по-свойски.
 Очевидно, Гуськов не стал объяснять парню, что за снимок он передаёт, и кто на нём запечатлён. Вручая Алексею фото, Николай улыбнулся и,  хитро подмигнув, сказал:
– Симпатичные девчата. Обе твои или может, поделишься со мной? Давай показывай, которая из них твоя?
Алексей был уверен, что Николай знает историю этой фотографии, и поэтому ответил с явным раздражением:
– Ты бы свои шуточки приберёг на другой случай, –  но тут же смутился и покраснел.
Николай по-своему понял реакцию Алексея на шутливое предложение «поделить  девчат», а потому поспешил успокоить:
– Да ладно «зёма», не сердись. Я пошутил. У меня и своих баб навалом, сам могу поделиться с тобой, если пожелаешь. Вот только бы выбраться из этой мясорубки живым и здоровым. Давай, поправляйся и поезжай к своим красавицам. Война для тебя наверняка уже кончилась.
Алексей, наконец, догадался, что Николай действительно ничего не знает о том, кто изображен на фото. А он, сам того не желая, обидел человека, который сделал для него доброе дело. Стараясь как-то сгладить возникшую напряженность,  Алексей, уже дружеским тоном пояснил:
– Да я и не сержусь. Просто одна из этих девчат уже забита, ну в смысле занята. А с другой мне надо самому разобраться. С ней не всё так просто. Тут нужен особый разговор.
– А, а, а…,  понимаю, – вновь гнул свое Николай, – тогда другое дело. Как говорится: «Вы служите, а мы – замуж пойдем…». Но ты зря не переживай. Подлечишься, вернешься домой, и всё уладится. «Главное, ребята, сердцем не болеть», – как поется в песне. Ну, бывай, «зёма», мне пора, – водитель «санитарки» крепко пожал руку Алексея и вышел, оставив его наедине со своими мыслями.
 Алексей часами рассматривал фотокарточку. Видимо, это была уже не первая копия с подлинника. Изображения утратили чёткость, и он мысленно «достраивал» размытые на фото очертания. Больше всего его интересовала высокая и стройная девушка, стоявшая на фото справа, так как и по рассказам очевидцев, и по логике рассуждений именно на её совести были жизни добитых в этом злосчастном бою раненых бойцов. Но главное для Алёши было то, что пуля, выпущенная этим невинным с виду созданием, оборвала жизнь его лучшего друга Серёжи Коваля. Алексей страдал ещё из-за того, что считал и себя виноватым в смерти друга. Если бы не его ранения и контузия, и не этот отчаянный рывок Серёги в зону снайперского обстрела ради его спасения…
Алексей предположил, что высокая, очевидно белокурая, девушка воевала на стороне боевиков под псевдонимом  «Белка». А убитая молдаванка – под именем «Стрелка». «Какие милые, красивые псевдонимы», – подумал Алексей. - Где-то я уже их слышал. Ах, да, вспомнил. Так звали двух собачек, которые летали в космос ещё до полёта Юрия Гагарина. Об этом я читал в каком-то школьном учебнике».
На фото девушки выглядели весёлыми и беззаботными, так казалось Алексею. Возможно, они сфотографировались после очередного удачного боя, после очередной засады на российских солдат. Каждый раз, когда такие мысли возникали в его голове, ему хотелось разорвать ненавистную фотокарточку на мелкие кусочки, растоптать, сжечь и развеять пепел по ветру. Но в последний момент какая-то неведомая сила останавливала его. Алексей засовывал фотокарточку под подушку и старался переключиться на что-нибудь другое или просто заснуть. Но и во сне проклятое фото продолжало стоять у него перед глазами, а высокая белокурая девушка как-то ехидно улыбалась ему и подмигивала.
Теперь Алексею часто снился один и тот же сон.  Белка целится в него из снайперской винтовки, а он хочет увернуться, спрятаться, чем-то прикрыть своё незащищённое тело. Но вокруг ровное голое поле, а у него нет сил пошевелить ни рукой, ни ногой, чтобы сдвинуть с места налитое свинцовой тяжестью тело. Его охватывает ужас от своей беспомощности и  неизбежности развязки. И в этот момент между ним и снайпером возникает Серёжа. Алёша знает, что сейчас прогремит выстрел и его друга убьют. Он кричит: «Не смей! Не смей!» Но выстрел раздаётся. Серёжа падает, накрывая своим телом друга. Серёжина кровь из пулевого ранения горячей струёй заливает Алёшу. Он уже весь в крови, ему жарко и душно.  И в этот момент Алексей просыпается, весь мокрый от пота, с ощущением леденящего страха и невосполнимой  утраты.
Однажды, немного успокоившись после очередного кошмарного сна, Алёша вдруг вспомнил, что раньше, до войны и ранения, он часто летал во сне, и что при этом испытывал ощущение восторга, лёгкости, свободы и восхищения собственной удалью. Ведь в том полёте достаточно было несколько раз взмахнуть руками, и послушное тело начинало стремительно набирать высоту; стоило только расставить руки в стороны, и оно парило над домами, а если немного опустить одну руку, то скользило в головокружительном вираже. Когда просыпался после такого сна, всегда было немного жаль, что «полёт» уже окончился. Но ощущение легкости и уверенности в себе сохранялось на целый день, и, казалось, что нет ничего недостижимого.
Сейчас Алёша тоже иногда летал во сне. Но это были уже другие полёты и другие ощущения. Теперь ему снилось, что он срывается с кручи в пропасть и летит, усиленно работая руками, чтобы не разбиться. Ему необходимо долететь до противоположного спасительного края пропасти. Вот он уже совсем рядом… И тут силы покидают его, и он падает вниз на острые скалы. Лишь в самый последний момент, когда удар о камни уже становится неизбежным, Алексей вдруг просыпается и испытывает облегчение от осознания того, что весь этот кошмар – всего лишь сон. Но ощущение тревоги и неуверенности ещё долго преследуют его.