Один против стаи

Я ждал, схватив рогатый сук,
Минуту битвы; сердце вдруг
Зажглося жаждою борьбы
И крови...
М. Ю. Лермонтов. «Мцыри»

Охота в нашей семье, жившей в сельской местности горного Таджикистана (недалеко от границы с Афганистаном в приграничном районе Московский), составляла существенную часть продовольственной корзины.

Однажды тёплой осенью 1965 года я субботним вечером на велосипеде выехал в горы, чтобы ночью в засаде добыть дикобраза. К шестнадцати годам, несмотря на свою природную худобу и не очень внушительную внешность подростка, я в своей семье и в кругу знакомых считался опытным и удачливым охотником, так как в неполные пятнадцать лет добыл очень крупного медведя. Поэтому предстоящая охота была для меня обычным делом.

Оставив велосипед на попечение знакомого сторожа, охранявшего постройки «Среднеазиатской экспедиции ВНИИ-промгаз», которая располагалась в предгорье, я уже в сумерках по горным тропам добрался до небольшого горного озерца. Озерцо представляло собой почти идеально круглую чашу, метров пятьдесят в диаметре, расположенную среди бугристой горной местности. Один край озерца был сравнительно пологим, другой – упирался в горную кручу.

Добравшись до места, я удобно расположился в редком кустарнике под кручей. Для засады это было идеальное место: спину мне «прикрывала» почти отвесная круча, а пологие места, с подходящими к воде тропами – хорошо просматривались.

В эту ночь с вечера и примерно до полуночи на небе светила наполовину ущербная луна, до захода которой ждать зверя на водопой было бесполезно – дикобраз при свете луны из своей норы, как правило, не выходит. Поэтому я расслабился, восстанавливая силы, затраченные на дорогу и на восхождение в гору, и наслаждался загадочным лунным светом и тревожной тишиной ночи.

Не знаю как сейчас, а в шестидесятые годы прошлого века в тех местах Таджикистана дикобразов водилось великое множество. Их можно было встретить и в горах, и на равнине, на хлопковом и кукурузном поле. Но больше всего они любили бахчевые, чем доставляли немало проблем владельцам бахчи. Дело в том, что дикобраз определяет степень зрелости арбуза или дыни, надкусывая попавшийся ему на бахче плод. Поэтому, прежде чем найти пришедшийся ему по вкусу арбуз или дыню, он может испортить несколько десятков ещё не созревших плодов.

В период созревания арбузов и дынь предпочтительнее было охотиться на дикобразов, непосредственно на бахче. Сторожа, охранявшие бахчу, такую охоту всячески приветствовали и щедро одаривали охотников, вне зависимости от результата охоты, арбузами и дынями. Но сейчас сезон бахчевых прошёл, и охотничьи приоритеты изменились.

Как только луна скрылась за возвышавшимся невдалеке от озерца холмом, сказочный лунный мир в одно мгновение превратился в непроглядную темень, в которой окружающие предметы скорее угадывались, чем определялись визуально. Во вдруг возникшей темноте все чувственные органы невольно напрягаются, как будто ты вышел из светлой комнаты в тёмный двор и пытаешься на слух оценить обстановку, не пола- гаясь на зрение. И ты не столько видишь, как ощущаешь, что окружающий мир изменился и вокруг уже иная реальность. Вдруг более явственно стало слышно, как под соседним кустом шелестит сухой травой мышь и как где-то на другом берегу озерца стрекочет кузнечик. И ещё много других, далёких и близких, распознаваемых и нераспознаваемых (едва слышных) звуков наполняют окружающую темень.

Прогнав одолевавшую меня дремоту, я приготовился в ожидании дикобраза, и он не заставил себя долго ждать. Уже минут через пятнадцать-двадцать после захода луны первый дикобраз еле различимым в темноте силуэтом появился на противоположном от меня берегу озерца. Подсветив себе фонариком, прикреплённым к ружью, я уложил его с первого выстрела. Оттащив тушу с тропы в прибрежные кусты, стал ждать новой добычи. Ещё минут через сорок на тропинке справа от меня показались сразу два дикобраза. Подпустив их поближе, я выстрелил в первого, позволив второму убежать. Две свежёванные тушки дикобраза весят примерно пятнадцать килограммов. Это тот весовой предел, который я мог на себе унести, учитывая свои физические возможности и сложность горной дороги.

Не спеша, поднявшись с насиженного более чем за половину ночи места, я собирался вытащить добытую дичь из чаши озерца и приступить к её разделке. Вдруг я услышал в кустах, где лежала туша первого добытого мной дикобраза, какие-то шорохи. Сразу же мелькнула мысль: «Не ожил ли подстреленный мной дикобраз?» В охотничьей практике такое случается.

Вскинув ружьё и осветив прикреплённым к нему фонариком противоположный берег озерца, я увидел возле кустов, в которых лежал первый, подстреленный мной дикобраз, двух здоровенных афганских овчарок. Одна из них светлого, возможно, бежевого цвета, отчётливо выделялась на сером фоне противоположного берега; другая – вроде, серого или бурого цвета – почти сливалась с прибрежным кустарником. Выше среди зарослей кустов светилось ещё несколько пар глаз.

Это были чабанские собаки. Следовательно, где-то неподалёку расположилась зимняя стоянка вернувшихся с высокогорных пастбищ чабанов с их овцами и собаками.

Весной и в летний период времени, когда стада овец ежедневно пополняются приплодом и постоянно кочуют вверх, по мере созревания трав на высокогорных пастбищах, чаще случается естественный падеж и кормовая база для чабанских собак весьма благоприятная. Да и постоянный приплод овец позволяет чабанам более вольно распоряжаться вверенным им поголовьем.

В зимний же период времени, когда значительная часть стада уже сдана на мясо, а оставшиеся наиболее здоровые и ценные в плане размножения особи пересчитаны – пастухам приходится ограничивать мясной рацион и для себя, и для собак.

Поэтому полуголодные чабанские собаки в осенне-зимний период нередко сбиваются в стаю и охотятся в ночное время на любую попавшуюся им дичь. Учитывая, что каждая из этих собак весит от шестидесяти до девяноста пяти килограммов, а рост самца достигает в холке одного метра, то слаженная стая из восьми- двенадцати особей представляет грозную силу, способную загрызть даже крупного секача (дикого кабана). А в единоборстве такая собака способна без особых проблем одолеть матёрого волка. К посторонним эта порода собак относится весьма недружелюбно, подчиняясь только своим непосредственным хозяевам.

Очевидно, стая почуяла кровь подстреленного мной дикобраза и по запаху добралась до вожделенной добычи. И я оказался в довольно сложном положении. От своего отца – бывалого охотника – я слышал немало историй, случавшихся с охотниками при встрече с чабанскими собаками. Например, один охотник вынужден был оставить собакам рюкзак с дичью и спасаться от них бегством; другой успел забраться на оказавшееся рядом дерево и просидел там до рассвета, пока собаки не ушли на своё стойбище. Но более всего не повезло третьему, который стал отстреливаться, убив одну и ранив несколько других. Раненые собаки добрались до чабанского стойбища, и чабаны на лошадях настигли несчастного охотника и забили его палками до смерти. Поэтому отец меня неоднократно предупреждал: «Ни в коем случае не стреляй в чабанских собак!»

Оценив обстановку, я как можно громче и строже закричал: «А ну пошли отсюда вон!» Стоявшие рядом с подстреленным дикобразом псы, видимо, от неожиданного крика отскочили на метр назад. Но потом снова стали приближаться к добыче. Тогда я выстрелил над головами стаи, стараясь, чтобы заряд крупной дроби не зацепил какую-нибудь особь. Собаки разом рванули с места и скрылись за пологим берегом озерца. Сколько их всего было – я так и не понял.

Зарядив в оба ствола картечь, я, подсвечивая себе фонариком, с предосторожностями осмотрел прилегающие к озерцу кусты и склоны. Собак нигде не было видно – или убежали совсем, или где-то притаились. Не мешкая, я вытащил добычу из чаши озерца на пологий берег и при свете фонарика приступил к её разделке. И уже минут через пятнадцать, загрузив две освежёванные тушки в рюкзак и побросав оставшиеся внутренности, головы, лапы, шкуры с колючими панцирями в ближайший овраг, я бодро зашагал вниз по склонам в сторону экспедиции, где ждал меня велосипед.

Я предполагал, что собаки не ушли далеко от озерца и как только я уйду, они вернутся, чтобы подъесть всё, что осталось от дикобразов. В отсутствии собак первыми на месте такой «дармовой» трапезы оказываются лисы, реже – шакалы. Но я не думал, что собак в стае много и что оставленные мной части туши дикобразов лишь подогреют аппетит голодным псам. А капающая из моего рюкзака кровь станет собакам верным ориентиром для возможной новой добычи.

Мне оставалось пару сотен метров до основного крутого спуска, под которым располагалась «Среднеазиатская экспедиция «ВНИИ-промгаз», когда я услышал за своей спиной топот десятков лап – как будто бежало стадо диких свиней. Повернувшись, я машинально вскинул ружьё, взвёл курки и стал ждать, всматриваясь в тревожную темноту.

Через несколько секунд из-за ближайшего холма появилась светло-бурая масса, стремительно приближающаяся ко мне.

В кромешной темноте я не сразу понял, что это такое. Когда от «массы» до меня оставалось метров восемь–десять, я включил прикреплённый к ружью фонарик. «Масса» резко остановилась, поднимая чуть видимую при свете фонаря пыль. И тут только я разглядел, что это была стая собак, в которой было не менее десяти-двенадцати разномастных, в основном светлого и серого окраса особей, застывших в ожидании команды вожака. А вожак, очевидно, тот самый бежевого цвета мощный пёс, которого я уже видел в чаше озерца рядом с подстреленным мной дикобразом, стоял наполовину корпуса впереди стаи, обнажив мощные клыки. Ослеплённый внезапным светом достаточно яркого фонарика, он, очевидно, растерялся.

Растерялся и я, не зная, что предпринять. Стрелять в собак нельзя. Очередной выстрел вверх, возможно, их отпугнёт, а если нет, то я потрачу впустую заряд картечи, столь необходимый мне, как я тогда считал, в возможной критической ситуации.

Уже после, анализируя случившееся, я пришёл к выводу, что если бы, не дай Бог, возникла «критическая ситуация» и стая решительно бросилась на меня, то достаточно было и одной афганской овчарки, оставшейся после моих выстрелов на поражение, чтобы в несколько секунд перегрызть щуплому подростку горло. А передо мной стояла, оскалившись, целая дюжина мощных волкодавов – природных хищников, прирученных людьми, но не утративших навыки вольной охоты.

А случилось так... На сухом горном склоне, покрытом низенькой, выжженной южным солнцем травой, в кромешной ночной тьме, волей случая столкнулись две силы, два охотника – полудикая стая волкодавов и человек. И каждый из них стремился отстоять своё право на добычу, на жизнь и на убийство своей добычи или того, кто препятствует свободной охоте. И в этом противостоянии никто не хотел уступать.

А между тем напряжение между стаей и мной нарастало. Из рюкзака по надетому на меня плащу продолжали стекать и капать на землю кровавые капли, возбуждая голодных зверей.

Интуитивно я понимал, что любому зверю, готовящемуся к нападению, нельзя показывать свою неуверенность. Неуверенное поведение в животном (и не только) мире – сигнал и повод для нападения хищника. А попытка бегства от собачьей стаи на открытом месте – равнозначна гибели.

Мысленно я перебирал различные варианты своих возможных действий, но не мог найти безусловно верного выхода из сложившейся ситуации. Ведь цена ошибки была слишком велика. И тут я вдруг, как-то самопроизвольно стал разговаривать с собаками спокойным, но строгим голосом, обращаясь, прежде всего, к вожаку, от которого зависело поведение всей стаи:

– Ну, чего уставился? Я вас мясом угостил, а вы, скоты неблагодарные, ещё захотели. Как вам не стыдно? Давай, поворачивай домой. Иди домой, я говорю! Пусть вас там хозяева кормят…

Не останавливаясь, я говорил, наверное, несколько минут. Время для меня тянулось бесконечно долго. Одновременно я держал на прицеле голову вожака, в любую секунду готовый нажать на курок. Возможно, и он «понимал» или инстинктивно чувствовал, что ему нельзя делать резких движений, чтобы не спровоцировать меня.

В какой-то момент вожак медленно отвернул голову вправо и отвёл свой взгляд от меня. Постояв так несколько секунд, как бы давая глазам восстановиться после яркого фронтального света, он сначала медленно, потом быстрее стал обходить стаю справа и удаляться от меня в сторону гор. Остальные псы в том же порядке, как бежали сюда, последовали за вожаком.

Продолжая стоять и светить в сторону удаляющейся от меня стаи, я дождался, пока она не скрылась за холмом, и лишь тогда сумел перевести дух и немного расслабиться. А потом, без промедления, но, периодически оглядываясь и прислушиваясь, я продолжил свой путь к дому. Осознание всего драматизма возникшей в ту памятную ночь ситуации и той опасности, которая мне угрожала, пришло ко мне лишь после серьёзного анализа произошедшего.