Конфликт в тюремной камере

В телесериале «Экспроприатор» есть эпизод, в котором бывалый зэк (заключенный) учит новичка – как себя надо вести на зоне, чтобы выжить в непростых условиях. В частности, он говорит, что ему неправильное первое вхождение в тюремную камеру и представление себя сокамерникам, стоило выбитой челюсти и сломанного носа. После просмотра этого эпизода я вспомнил много лет назад услышанный от моего дальнего родственника (по жене) рассказ о том, что ему пришлось пережить, оказавшись в середине 1970-х в местах не столь отдалённых. Привожу его рассказ от первого лица.

С женой Светланой и с 5-и летней дочуркой Иришкой мы жили в одной комнате двухкомнатной коммунальной квартиры в Москве в районе «Кожуховский». Другую комнату занимала семья милиционера в звании лейтенант. Я работал слесарем на заводе «Динамо», играл в футбол в составе заводской команды, занимался боксом. После игры или тренировок обычно с ребятами пили пиво, а иногда и что-то более существенное. И мне казалось, что я живу обычной для всех среднестатистических семей жизнью и жене грех на меня обижаться. Но жена думала иначе.

Это уже позже я осознал, что жил лишь для себя и в своё удовольствие. А жена и работала в плановом отделе какой-то конторы, и вела всё семейное хозяйство, и ухаживала за дочуркой. На неоднократные просьбы жены – изменить свой образ жизни и больше внимания уделять семье, я отвечал обещанием исправиться, но через какое-то время всё возвращалось на круги своя. В какой-то момент терпение жены лопнуло, и она подала на развод, забрала ребёнка и переехала жить к своей маме. А я, обиженный и растерянный, ушел в запой.

Смутно помню, как пропьянствовал более шести месяцев. С работы меня уволили за прогулы. Пару раз я пытался устроиться на новое место работы, и даже оформлял документы, но опять срывался и продолжал искать утешение в спиртном. Деньги у меня быстро закончились, и я перебивался случайными заработками, подрабатывая грузчиком (без официального оформления) в продовольственном магазине. Полученные деньги тут же тратились на спиртное и скудную закусь.

Очнулся я, когда мне наш участковый, старший лейтенант милиции, лично под роспись вручил повестку в суд. Я пытался у него выяснить причину моего вызова, но он сказал, что там всё и узнаешь. Лишь повторил, чтобы я не забыл прихватить с собой паспорт и трудовую книжку.

И только на суде я узнал, что на меня заведено уголовное дело по статье 209 УК РСФСР – за тунеядство и паразитический образ жизни и что светит мне год лишения свободы или исправительные работы от шести месяцев до года.

В начале судебного заседания я воспринимал происходящее не вполне адекватно – как спектакль. Ну, думаю, пожурят, постращают и отпустят с Богом. Но потом я понял что этот «спектакль» был тщательно подготовлен «моим» участковым и жившим со мной в одной квартире милиционером. В своем выступлении участковый рассказал, как чуть ли не ежедневно проводил со мной профилактическую работу и пытался направить меня на путь исправления. К своим словам он приложил несколько протоколов, в которых была зафиксирована его бурная деятельность по моему воспитанию.

Основным свидетелем по делу выступил мой сосед-милиционер, который тоже рассказал суду о том, сколько он сил и нервов потратил, чтобы я бросил пить и устроился на работу. И тут только меня озарило – почему прижимистый сосед так охотно одалживал мне деньги во время последнего моего загула. Мало того, несколько раз он целенаправленно провоцировал меня на выпивку, когда я пытался завязать. Из-за одной такой провокации я потерял одну из возможностей устроиться на работу. А посадить меня у него был самый непосредственный интерес – с женой и двумя детьми они имели право претендовать на мою освободившуюся комнату.

Короче, все выступавшие в суде однозначно говорили о том, что все возможные меры по моему воспитанию в условиях свободы уже исчерпаны, и что меня может исправить только тюремное заключение. В итоге меня осудили на год и арестовали прямо в зале суда.

И только находясь в Краснопресненской пересыльной тюрьме в ожидании отправки на зону, я стал осознавать всю глубину моего падения, а вернее – моих статусных и материальных потерь. Во-первых, я фактически потерял жену и дочку, которых, несмотря на моё недостойное поведение, я очень любил. Во-вторых, лишился московского жилья, которое в СССР не являлось собственностью граждан в нём проживающих. И если человек в течение 6-и месяцев не проживал по месту прописки, то его выписывали, и он терял свою жилплощадь. В-третьих, я приобретал клеймо «уголовник» и терял московскую прописку, которая в СССР дорогого стоила.

Как выяснилось позже, даже отсидев свой срок, я не мог проживать ближе 101-го километра от Москвы . А ведь в этом городе я родился и вырос, и все мои родные и близкие проживали в нём. Короче, к своим 35-и годам я оказался, как говориться в одной мудрой сказке, у разбитого корыта.

Находясь в полнейшем упадке духа, я как-то познакомился с бывалым уголовником Михаилом (Михасём), осужденным третий раз за какое-то ограбление. Узнав от меня о моих проблемах, он долго смеялся, называя меня «лохом», а потом даже стал сочувствовать тому, что я из-за своей простоты и неумения постоять за себя попал в такую ситуацию.

– На зоне с твоей 209-й статьёй тебе будет непросто. Там уважают крутых ребят, а лохов презирают, – сказал мне Михаил. – Даже дружить с такими считается западло .

– Что же мне делать? – встревожился я.

– Ты парень с виду вроде крепкий и выглядишь как настоящий мужик. Я поэтому к тебе и подошел. А послушал тебя – сплошное недоразумение. Короче, огорчил ты меня. Но коль скоро ты открыл мне свою душу, то и я постараюсь тебе помочь, чем могу.

И Михась стал рассказывать мне про зону, про не писанные уголовные законы и нормы поведения, про существующую там субординацию и прочие детали взаимоотношений в уголовной среде. А в заключении сказал:

– Порядки там среди своих строгие, но справедливые. Даже более справедливые, чем на воле. Там такую мразь как твой сосед-милиционер быстро бы призвали к ответу. Но нытиков там не любят. Поэтому рассказывать и жалится как тебя несчастного лоханули – не надо. А в остальном, ты парень вроде крепкий. Сумеешь за себя постоять, – и все тебя зауважают, даже с твоей 209-й статьёй. Ведь, в конечном счёте, дело не в статье, а в человеке. Буквально на следующий день после этого памятного мне разговора Михась с очередным этапом отбыл в места своего заключения, а через пару дней подоспел и мой этап.

На зону нас привезли поздним вечером и после оформления документов стали разводить по камерам. Двое охранников подвели меня к одной из дверей тюремного барака и, открыв её, сказали, что здесь есть свободное место, которое я могу занять. А обращаясь вглубь камеры к постояльцам, один из охранников крикнул – «Принимайте пополнение!». И дверь за мной закрылась.

Когда я через несколько секунд привык после ярко освещенного коридора к сравнительно менее освещенной камере, то я увидел слева и справа два ряда двухъярусных нар с примерно метровым проходом посредине. В конце прохода, почти под потолком – продолговатое зарешеченное окно.

Я ещё не успел толком оглядеться, как с левой стороны от нар отделился какой-то неприметный на вид человек и с искусственной, спешно нарисованной не очень талантливым художником улыбкой на лице, направился ко мне. По рассказам Михася, я понял, что это «Шестёрка», в обязанности которого входила первая, предварительная проверка новеньких.

Всем своим видом, Шестёрка демонстрировал уверенность и напускную развязность. Но в его глазах одновременно читался и страх, и любопытство и отчаянная радость, и надежда на авось. Остальные сидельцы со своих мест с любопытством наблюдали за разыгрываемым Шестёркой спектаклем.

– А, новенький? – обратился ко мне Шестёрка, подойдя. – Здорова! – и протянул мне руку. Я сдержанно поздоровался, но руки не подал. Это немного смутило Шестёрку, но он продолжал исполнять отведенную ему роль:

– А не найдётся ли у тебя закурить?

В левом наружном кармане пиджака у меня лежала переданная мне родственниками с воли распечатанная пачка сигарет «Прима». Я молча достал правой рукой одну сигаретку и подал её Шестёрке. В левой руке у меня находилась авоська с личными вещами. Шестёрка взял сигарету, театрально шумно понюхал её и, заложив за правое ухо, обратился ко мне опять:

– А дай-ка ещё одну, про запас.

Я понял, что наступил решающий момент. Просить чего-то про запас в камере считалось западло, ведь ни просящий, ни тот, у кого просят, никуда не уходят. Пришлось вспомнить навыки занятий боксом.

Сделав резкий, неожиданный для Шестёрки выпад вперёд и немного пригнувшись, я ударил правой свободной рукой провокатора снизу вверх в левую челюсть. Тот слегка вскрикнул и, пролетев два – два с половиной метра упал под находившиеся слева от меня нары. В камере раздался общий вздох толи одобрения, толи осуждения, а потом наступила тревожная тишина.

Я стоял и ждал, что будет дальше, когда с нижнего яруса нар, которые находились первыми у окна справа, поднялся крепкий коренастый мужик лет пятидесяти. Он был примерно одного со мной роста (около 175 см.), но значительно плотнее меня. Я сразу понял, что это и есть смотрящий по камере, от которого во многом зависит дальнейшая моя судьба и мысленно окрестил его «Паханом».

Пахан неторопливо и степенно прошелся между нарами и остановился напротив меня на расстоянии вытянутой руки. Я стоял в великом напряжении, невольно прикрыв левой рукой с авоськой живот, на случай внезапного удара под дых. Но Пахан и не думал со мной драться. Как я выяснил позже, само его положение смотрящего не позволяет ему опускаться до банального мордобоя. Ну, если только в исключительных случаях.

Окинув меня оценивающим взглядом, Пахан с удовлетворением в голосе сказал:

– Видать не по первой … Свой человек. Ну, здравствуй! С прибытием. – и протянул мне руку.

Мы пожали друг другу руки и Пахан, поворачиваясь к нарам, сказал:

– Пошли, я покажу тебе твоё место.

Он подвёл меня к стоявшим следующими от его нар нарам и, указав на нижний ярус, сказал:

– Здесь будешь ночевать, рядом со мной. Заодно и поведаешь о своих делах.

Когда мы улеглись, Пахан попросил меня рассказать свою историю, или как он говорил – доложить о своем статусе. И я, не вдаваясь в подробности, поведал ему о том, за что меня посадили и что я за фрукт. Выслушав меня, Пахан явно расстроился. Получалось, что своим решительным поведением, свойственным бывалому зеку, я ввел в заблуждение и его, и сокамерников.

– Да, заяву ты сделал не по статусу. А у нас принято за базар и за свои поступки отвечать, – проговорил Пахан, как бы размышляя вслух. Потом, видимо что-то решив, сказал, обращаясь конкретно ко мне:

– Ладно, пока живи, а завтра мы решим – как с тобою быть.

Я не знал, как воспринимать слова Пахана «пока живи». Да и ожидание какого-то решения не внушало оптимизма.

Поэтому я пребывал в тревожном ожидании.

Утром, после завтрака нас погрузили в автозаки и привезли на промышленную зону, находившуюся в нескольких километрах от бараков. Там размещались несколько лесопилок, столярные цеха и складские помещения. Территория зоны была огорожена колючей проволокой, а по углам стояли вышки с охранниками. Меня определили с ещё несколькими зэками грузить брёвна на тележки, на которых их по рельсам подвозили к пилораме.

День прошел в работе, и я вроде бы успокоился. Тревога вернулась ко мне уже в камере. Я вдруг обратил внимание на то, что ни Пахан, ни другие сокамерники меня как бы, не замечали. И только на следующее утро я понял – что почём.

Когда мы стали садиться в автозак, в него влез один заключенный не с нашей камеры. Это был крупный широкоскулый мужчина восточного типа лет 30-ти, которого я окрестил «Монголом». Во время посадки в автозак он как бы ненароком меня подтолкнул, и я еле удержался на откидной лесенке. Уже в автозаке Монгол, сидя рядом, стал наваливаться на меня, провоцируя на ответные действия. Я попытался его слегка оттеснить, но получил удар локтём в бок со словами:

– Ты чо борзеешь? Крутой что ли?

– Да я тебя и не трогал, – пытался я оправдаться.

– А ну, прекратите бузить! – раздался нарочито строгий окрик охранника. – А то выведу обоих и отправлю в карцер.

Потом уже более спокойным голосом он добавил:

– Вот доставлю вас до промзоны – там и выясняйте, кто круче.

Я понял, что начинается следующий этап моей проверки и что все окружающие, включая охранников, в курсе происходящего. Следовательно, мне предстояло драться с более крупным Монголом. Я мысленно прикинул, что в нем не менее ста кило, а во мне – от силы восемьдесят. Хоть я и занимался по молодости боксом, но как любитель и особых лавров на это ниве не сыскал. А Монгол, наверняка в своем деле профессионал, раз его направили для такого дела.

Выйдя из автозака, все, включая охрану, пошли за складские помещения, где была просторная площадка. Предстоящий поединок не был ни для кого секретом. Через пару минут площадку окружили человек 25-30 заключенных и несколько охранников, которые стояли отдельной группой. Нашелся и судья, который кратко изложил правила:

– По яйцам не бить, лежачего – тоже. Если не передумали, то – начали! – и судья, как на ринге, дал отмашку рукой.

Монгол, сгруппировавшись в боксёрскую стойку, решительно пошел на меня. Я же выбрал тактику ухода от прямых концентрированных ударов противника. От первых двух ударов с левой, и с правой я успешно увернулся. Но третий удар правой по левому боку, принял на себя. В следующую секунду Монгол обрушил на меня град ударов и я, как не уворачивался, несколько ударов по касательной пропустил. Из носа у меня закапала кровь, а в левом ухе загудел трансформатор. Я обозлился и решил зарубиться.

Воспользовавшись тем, что Монгол после ряда безнаказанных нападений потерял бдительность, я, сделав вид что ухожу от очередного удара, шагнул навстречу и нанёс противнику с левой и с правой два концентрированных удара в челюсть и в глаз. Болельщики от неожиданности ахнули, а потом одобрительно закричали что-то типа «давай, молодец, вруби ему ещё …».

А Монгол, обескураженный и злой, кинулся на меня, не давая шансов на отступление. И я вынужден был принять открытый бой, в котором мои шансы были ничтожными. Мне удалось нанести противнику несколько концентрированных ударов, которые отразились на его лице синяками и кровоподтёками, но сам я, после нескольких ответных оказался на земле.

Появившийся судья, подождал несколько секунд, пока я поднимусь и спросил, готов ли я продолжать бой. Я, разбитыми в кровь губами, ответил, что готов, хотя сил уже не было. Длительный боксёрский поединок требует срезной подготовки на выносливость, которой мне недоставало.

Следующий раунд продлился несколько секунд, и я опять оказался на земле. После третьего нокдауна, когда моё лицо превратилось в кровавое месиво, вмешались охранники и поединок, превратившийся в одностороннее избиение, был прекращен. И я, с диагнозом сопровождавшего меня охранника «нечаянно споткнулся и упал», попал на несколько дней в санчасть.

Когда я после частичного заживления моих ран вернулся в свою камеру, то почувствовал доброжелательность своих сокамерников. Один из них, видимо любитель словесности, даже как бы сам для себя продекламировал: «Но с торжествующим врагом Он встретил смерть лицом к лицу, Как в битве следует бойцу!» .

По всему было видно, что я выдержал проверку и подтвердил свой статус. Для бывалых зеков, конечно же, я не стал своим. Они понимали, что в их среде я человек случайный. Но они уважали тех, кто может за себя постоят. Со мной особо никто не дружил, но никто и не пытался обидеть. А после окончания срока, меня провожали добрыми пожеланиями.

1. Статья 209 УК РСФСР – за тунеядство и паразитический образ жизни существовала в Уголовном Кодексе СССР с 1961 по 1991 годы.
   
2. В СССР (как и в царской России) существовали негласные нормы, согласно которым уголовникам и другим нежелательным людям запрещалось проживать в Москве и других крупных городах. А в простонародье среди москвичей в Советское время бытовало выражение: «Я тебя за Можай загоню!», означавшее – посажу. Подмосковный город Можайск находится примерно в ста километрах от Москвы.
   
3. На воровском жаргоне «западло» означает унизительно, нежелательно, плохо и т.п.
   
4. Автозак – автомобиль, специально предназначенный для перевозки задержанных и осужденных.
   
5. Из поэмы Ю. Лермонтова Но с торжествующим врагом Он встретил смерть лицом к лицу, Как в битве следует бойцу! Мцыри.